Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

— Каждый из вас должен быть беспощадным борцом за Советскую власть! Как мы, ваши отцы и деды. Царь Николай — наш классовый враг и потому, когда я навел на него маузер, рука не дрогнула. А царица вообще была немка!..

Отряды застыли, как неживые. В костре стрельнула головешка и полетели искры.

— А дети?

— Это кто спросил?! — дядя Петя вдруг перестал ходить и показался на фоне огня черным.

Из строя вытащили плачущего Гришку Коновалова и поставили перед строем.

— Вот, ребята! — указал на него большим пальцем дядя Петя Ермаков.

— Мальчик пока в младшей оздоровительной группе, — пояснила начальница. — И он не пионер…

Она пыталась объяснить, как младшие попали в трудовой лагерь, но Ермаков отрубил:

— Это не меняет дела!

Черная легковушка стояла под навесом около кухни. В ней сидели Лаврентий Павлович, военный и шофер. Военный что-то сказал.

— Поехали! — махнул рукой Берия.

— А Ермакова, что, не подождем? — спросил шофер.

— Пешком дойдет… Псих!

Заметно было, что Лаврентий Павлович не на шутку рассердился. Легковушка тронулась, пыля по наезженной дороге. Дядя Петя Ермаков сразу перестал выступать и кинулся за машиной. Но его так и не взяли.

Неподалеку от лагеря он разделся в ивовых кустах и, держа над головой одежду и сапоги, поплыл через холодную Яузу…

Место встречи изменить нельзя

В июне сорок первого, с началом войны, я поступила на курсы медсестер. Как и многим, мне хотелось на фронт, хотя и не считала себя особо отважной. Скорее, наоборот. Боялась темноты и была суеверной. Но, говорят, стала красивой, да и фигуру Бог дал что надо. Правда, полноватую, не спортивную. Короче, бегать я не умела, не укладывалась в хронометраж, и тяжести поднимала плохо. Поэтому на медкомиссии меня забраковали, сказали:

— Потерпи годок, восемнадцать исполнится, тогда и посмотрим — готова ты к «труду и обороне» или нет.

Конечно, я понимала: они хотели меня уберечь — и пожилой военком, и врач, который назвал меня «голубоглазкой».

Мама, разделяя мои переживания, выхлопотала место медсестры на оборонном заводе. Москву осенью уже нередко бомбили, и на заводах случались убитые и раненые. Работы мне хватало. Я очень уставала, но была счастлива, потому что считала себя, как говорится, «в строю».

В середине октября нас стали спешно эвакуировать на Урал — и рабочих, и заводское оборудование. Мы с мамой сидели на узлах, ждали своего часа. От отца вестей давно не было, он пропал где-то под Смоленском. Стояли уже морозы, квартиры не отапливались, и в Москве стало голодно. Наконец с очередным эшелоном мы с мамой покинули столицу. И, как оказалось, навсегда…

В Свердловске уже хозяйничала зима. В казармах кровати в три яруса или просто деревянные нары. Я по-прежнему числилась медсестрой, а мама работала в сборочном танковом цехе и уставала безмерно.

Как раз ее-то цех и загорелся в январе сорок второго. План выпуска танков сразу упал. А чем это грозило в суровую военную пору, представить себе нетрудно. Со следственной комиссией НКВД приехал спецпоездом Берия. На пассажирской станции отцепили три наркомовских вагона и загнали в тупик. Местечко это называлось Холодной Балкой. Красноармейцы из батальона охраны, окружив вагоны живым кольцом, торчали на морозе день и ночь.

А Лаврентий Павлович и стройный молодой полковник Саркисов пришли на завод. Измученная бессонными ночами администрация во главе с высоким пожилым директором заранее трепетала. Парторг ЦК нервно морщился, у него отнялась рука, но в такой момент болеть никто не имел права.

— Диверсантов либо найдут, либо нет, но пострадавших будет достаточно, — сказал он.

Каждый переживал ситуацию по-своему. Начальник танкового цеха сорвал с себя галстук.

— Господи, душно-то как…

Главный энергетик растерянно повторял:

— Почему загорелась проводка? Ведь новая линия!..

Главбух завода, толстый армянин с редкой фамилией Папасян, молча пил валерьянку.

— Катя, — попросил меня один из начальников вспомогательных цехов. — Принеси и мне что-нибудь успокоительное.

Нарком, не отогревшись с мороза и не посетив обгоревший цех, приказал всему руководству завода, включая парторга ЦК, сменных мастеров и даже бригадиров погоревшего цеха, выстроиться в коридоре в одну шеренгу. По ее краям встала охрана — рослые сержанты с алыми петлицами и нашивками на рукавах. А маленький, но очень важный Лаврентий Павлович в небрежно распахнутой утепленной шинели заложил руки за спину и, держа в них черные кожаные перчатки, ходил вдоль строя и немигающими глазами заглядывал каждому в лицо. Ничего не говорил. Лишь старался будто бы пронзить взглядом насквозь. За ним, как тень, неслышными шагами следовал полковник Саркисов. Под их взглядами люди неестественно напрягались, бледнели. Главбуха Папасяна резко качнуло, и он чуть не упал. На него первого и показал пальцем Берия.

— Взять!

— Вы арестованы! — повторил полковник Саркисов. И рослые военные тут же набросились на Папасяна, до хруста заломив ему руки за спину. В шеренге кто-то тяжело вздохнул, кто-то закашлялся.

Нарком подошел к директору:

— Стоит, понимаешь, как христосик!