Библиотека географа

Они с Артом вместе учились и знали друг друга еще со школы. После выпуска Арт, ухватившись за работу копировщика в «Хартфордских курантах», уехал из Линкольна, а окончательно бросил якорь в родном городе, лишь решив удалиться на покой. Тем временем Остел поступил в Йельский университет, какое-то время там проучился, но, так и не закончив, вернулся домой, где стал профессиональным лоботрясом и легендой этих мест. Его семейство обитало в Линкольне (в Линкольн-каммон, всегда подчеркивал Остел, хотя и признавал, стыдливо опуская глаза, что некоторые его кузены жили в Линкольн-стейшен, пока не переехали в Сан-Франциско) на протяжении двух веков, и он постоянно рассуждал об истории города, которую, по его словам, решил написать. Чем дольше он об этом говорил, тем больше его проект обрастал различными деталями и подробностями: согласно замыслу Остела, сей труд должен был вобрать в себя все мало-мальски значимые события, когда-либо происходившие в Линкольне. Остел так подробно о них распространялся, что на это уходило примерно столько же времени, сколько данные события занимали в действительности. Я перестал его расспрашивать об этом мифическом проекте после того, как в течение нескольких часов выслушивал объяснение рациональной подоплеки указа, изданного в Линкольне в 1892 году и запрещавшего употребление, но не продажу капель из шандры. Арт шутил, что носит при себе дымовые шашки, чтобы взорвать их, если Остел застанет его в офисе в одиночестве.

Мы как раз пребывали в разгаре сезона, который Арт называл «Испытание святым Остелом». Ничего удивительного: Остел самим фактом своего присутствия в редакции испытывал терпение всех его окружающих. Начиная со Дня благодарения и до своего отъезда в Англию, он непрерывно молол языком, обсуждая будущую поездку. Единственной целью его ежегодного визита в Англию было воссоздать до мельчайших подробностей опыт предыдущего года. Двенадцать месяцев он вдохновенно повествовал о нежелательности отступления от традиций и необходимости их поддерживать. Если паб, в который его семейство регулярно ходило обедать 27 декабря, вдруг оказывался закрытым, то все они шли обедать в другой паб, каковой с этих пор становился оплотом семейных традиций. Прежний же как бы переставал для них существовать. Речь Остела, поначалу приподнятая и пронизанная юношеской энергией — «Нет ничего лучше, как отпраздновать Рождество в Англии, пусть даже в той части страны годами не бывает снега! В любом случае мамочка (так я называю мать Лауры) каждый год накрывает в этот день роскошный стол…» — через несколько дней непрерывного словоизвержения видоизменялась, трансформируясь в монотонное бормотание, заключавшее в себе многословные описания рождественских блюд — всех этих пирогов с говядиной и почками, рождественских крекеров и жареных гусей на подносах. Вопрос, грезил ли он при этом наяву или впадал в своего рода шаманский транс, так и остался для нас открытым.

Своей всегдашней склонностью к досужей болтовне, тощей длинной фигурой, развинченной походкой и постоянным удивлением на лице он напоминал циркового рыжего, тем более что волосы у него и впрямь были рыжие и торчали в разные стороны. В это утро он сидел у высокого редакционного окна. Когда я, открыв дверь, вошел в офис, его шевелюра от сквозняка стала дыбом; в следующее мгновение он повернул ко мне свое длинное клоунское лицо, декорированное огромными круглыми очками в черепаховой оправе.

— Привет тебе, юный бумагомаратель! Вдохновляющее сегодня утро, не правда ли? Весьма, весьма вдохновляющее и бодрящее. Форель играет в ручьях, приближается сезон охоты, а в лесах звучит мелодия дикой природы — для тех, кто еще в состоянии ее услышать. Сделай милость, объясни мне, почему на свете есть люди, которые стремятся жить в других, нежели западный Коннектикут, краях?

Я на секунду забыл о необходимой осторожности и уже хотел было ему ответить, как вдруг он отвернулся к открытому окну, глубоко, всей грудью, вдохнул холодный, словно из морозилки, воздух и с силой захлопнул раму. Я совсем упустил из виду, что чем ближе подходило Рождество, тем беспокойнее он становился.

— Ты ведь не из Новой Англии, не так ли?

Отвечать на вопросы Остела было все равно что идти по узкому проходу между двумя огромными стеллажами, забитыми книгами. Одно неверное движение — и ты рискуешь быть похороненным под обвалом слов. Поэтому я решил отвечать коротко и по существу, тем более что он уже задавал мне этот вопрос много раз.

— Нет, я вырос в Бруклине.

— В Бруклине, говоришь? Большое яблоко, команда «Доджерс» и все такое… Почему там?

— Мой отец работал на Манхэттене, а мать родилась в Бруклине. Правда, в другой его части.

— Ах, работал… Ну конечно. Здесь, ясное дело, с работой похуже… Естественно, твои родители приезжают сюда повидать тебя. Надеюсь, они пользуются каждой возможностью, чтобы убежать от смога и суеты?

— Как сказать. Отец, к примеру, вернулся в Индианаполис, откуда он родом, и ни разу здесь не был. Мать, впрочем, по-прежнему живет в Нью-Йорке и время от времени меня навещает.