Библиотека литературы США

Вернувшись в кухню, она с аппетитом съела и свой и его завтрак, затем выглянула в открытую дверь — что там творится на дворе. Весь этот день и всю ночь накануне она чувствовала, как вокруг шумит весна. Это ощущалось, как присутствие молодого мужчины в доме. Луна была уже на ущербе, и издольщики разрыхляли почву и сажали горох и бобы. Белый мул и белая лошадь взад и вперед таскали плуг по красноватой пашне, над которой белой струйкой плыл дым от костров валежника. По временам чьи-то хриплые крики заставляли ее вздрогнуть, словно она ненароком задремала в тенечке и кто-то разбудил ее: «А ну вставай!» Ей было видно, как по узким полоскам поля движутся мужчины и женщины, пешие и верхом на мулах, в широкополых шляпах, поблескивая мотыгами и вилами, держа их на плече, словно шли в поход; потом, словно по какому-то сигналу, они все разом начинали перекликаться, орать, вопить, сбегались группами, бросались врассыпную, с радостными криками хлопались на землю и застывали, объятые полуденной истомой. Тогда из хижин выходили старухи с едой, и, перекусив, работники снова разбредались по полю, и опять начиналась работа. Стремительным потоком растекались по полю и ребятишки, бурунчиками вскипая вокруг мужчин, женщин, собак, пугливо вспархивающих птиц, волнообразных рядов пашни, и так тоненько пищали, что их едва-едва можно было услышать. Между полем и домом возвышались стога, похожие на золотисто-белые башни, к ним подходили черные коровы и общипывали их по краям. Обширный круг, где размещались хижины, дом и поля, был опоясан, как защитным валом, протянувшимся по лощине проселком, а высоко над всем этим голубела опрокинутая чаша неба, на которой, как высокие бесшумные языки пламени, застыли белые кобыльи хвосты облаков. И в самом центре, в самой сердцевинке своих владений, словно крохотное ядрышко, безмятежным сном спал Соломон.

Даже в доме слышался сладкий запах земли. Соломон не разрешал Ливви ходить дальше курятника и колодца. А что, если бы ей пойти прямо туда, на поле, взять мотыгу, а потом, наработавшись в охотку, растянуться, как все, мокрой от пота, и прижаться горячей щекой к распаханной земле? Как хорошо бы ей было, и разве это так уж много? Может, старик бы устыдился? Стыдно, стыдно ему! Жестокое желание пристыдить мужа против воли бурно разгорелось в ней, пока она глядела в дверь. Ливви быстро перемыла всю посуду и принялась скоблить стол. Где-то за домом блеяли ягнята. Ее мать, которую она не видела со дня свадьбы, как-то сказала: «Пусть уж лучше муж вытворяет что хочет, чем жена станет подличать». Поэтому Ливви все утро варила куриный бульон и то и дело его пробовала, а когда он сварился, налила для мужа большую красивую чашку. Она отнесла ее Соломону, а тот спал. Что ж это ему снится? Он вздохнул разок так тихо, словно боялся, как бы, выронив, не разбить какое-то хрупкое, как свежее яйцо, видение. Выходит, и старикам снится что-то приятное. Может, сейчас, когда он так вот лежит, закрыв запавшие глаза и крепко стискивая стеганое одеяло маленькой рукой с обручальным кольцом, ему снится она, Ливви? Или, может, ему снится предвечерний час, ведь он даже во сне, словно часовой механизм, отмечает движение времени, а когда просыпается, не глядя знает, где стоят стрелки на его серебряных часах, которые он всегда держит при себе. Он и во сне не выпускает их из руки и даже прижимает к щеке, как малыш любимую игрушку. А то, может, ему снится, как он, бывало, ездил на пароходе в Натчез. И все-таки Ливви казалось, что снится ему она, но даже сейчас, когда она разглядывала его, стоя так близко, железные прутья в ногах кровати разгораживали их, как забор, и она чувствовала: ничего люди не знают друг о друге, когда один из них спит, а второй — нет. Ей вдруг стало жутковато от мысли, что она ему снится сейчас, когда он, может быть, вот-вот уйдет из жизни, словно он и ее мог увести за собой, и ей захотелось выбежать из комнаты. Она взялась руками за спинку кровати и стояла так, пока он не открыл глаза и не назвал ее по имени. Но ему ничего не было нужно. Он даже не попробовал ее вкусный бульон.

Вскоре после этого, выгребая золу из камина — в нынешнем году в последний раз, — Ливви услышала шум. Кто-то шел к их дому. Она плотнее сдвинула шторы и украдкой выглянула в просвет.

По обсаженной бутылочными деревьями тропке шла белая леди. С первого взгляда она показалась Ливви молодой, потом — старой. Чудное дело, ее маленький автомобильчик стоял, пофыркивая, словно чайник, прямо в поле, на тропе: белая леди приехала не по проселку.

Ливви сперва постояла, прислушиваясь, как леди долго и настойчиво барабанит в дверь, потом чуть-чуть ее приоткрыла. Леди сразу проскользнула в щель, хотя была отнюдь не худенькая, да еще в большущей шляпе.

— Меня зовут мисс Крошка Мэри, — сказала она.

Ливви почтительно разглядывала леди и маленький чемоданчик, который та, дожидаясь подходящего момента, держала в руке. Взгляд белой леди блуждал по комнате, по стенам, по пучкам пальмовых листьев, и в то же время она тараторила: