Библиотека плавательного бассейна

В метро, по дороге домой, я снова раскрыл книжку Фербанка. Я уже перешел к «Надменному ниггеру», хотя и разделял мнение Джеймса, предпочитавшего другое название этого романа: «Скорбь под солнцем». Как хотелось Майами приподнять малиновую набедренную повязку Бамбу! «У нее часто возникало сильное желание ее сорвать». Развалившись на сиденье, я погрузился в размышления о замечательных словах Бамбу: «Я в тебя такой влюбленный, Мими». А когда я подходил к дому, слова эти постепенно превращались в стертую, бессмысленную фразу, подобную тем, которые я порой целыми днями твердил себе и всем вокруг, а то и напевал на манер арий Генделя или песен Элвиса Пресли. Сам того не ожидая, я принялся бормотать эти слова — всё более взволнованно и совершенно не к месту, — когда вошел в квартиру, громко поздоровался, обшарил все комнаты и обнаружил, что Артур исчез.

4

Дом Чарльза Нантвича стоял неподалеку от Хаггин-Хилл, на улочке столь узкой, что ее закрыли для транспорта и перестали отмечать на карте в путеводителе по Лондону. Это был мощенный булыжником тупик, перегороженный с открытого конца двумя врытыми в землю алюминиевыми кнехтами с зубчатыми краями. На полпути, по левую сторону улочки, возвышался фасад из багрянистого лондонского кирпича; за верхним его парапетом виднелись мансардные окна, выходившие на крыши частично брошенных соседних зданий. Это был богатый купеческий дом, построенный после Пожара[58], в простом и изысканном стиле, если не считать вычурной дверной коробки с ее изящно застекленным веерообразным окном и массивным навесом, чьи опоры с роскошными завитками были изуродованы множеством поколений декоративных белил.

Судя по всему, в высоких окнах сохранилась большая часть подлинных старинных стекол — деформированных, поблескивающих, почти непрозрачных. С минуту я постоял напротив: дом с его атмосферой таинственности и неприступности неожиданно напомнил мне времена Эдуардов и убогий мир рассказов о привидениях, мир, где люди никогда не бывали в обществе.

Хотя неподалеку находились «Каннон-стрит»[59], улица Аппер-Темз и подъездной путь к Саутуоркскому мосту, на этом пересечении переулочков было очень тихо. Водители объезжали этот микрорайон стороной, и в большей его части, по-видимому, хозяйничали заспанные ремесленники — портной, шьющий на заказ, часовых дел мастер. В нескольких зданиях располагались склады. Некоторые окна были заколочены досками, а кое-где висели выцветшие и потрескавшиеся вывески давно не существующих фирм. Дома были построены в семнадцатом и восемнадцатом веках, однако при взгляде на типично средневековые улочки, довольно круто спускавшиеся к Темзе, возникало тревожное чувство, что весь микрорайон скоро смоет водой. Переулок Скиннерз-лейн — кончавшийся зубчатой, как шпоры, стеной, наполовину скрытой зарослями ярко-желтого бурачка, — порождал похоронное настроение, и резиденция Чарльза представлялась там особняком эксцентричного жителя колоний, хранящего незыблемые моральные устои и упрямо соблюдающего приличия.

После того как я дважды позвонил, дверь открыл человек в фартуке, без пиджака. Он впустил меня, а потом, видимо, опомнился.

— Его светлость ждет вас, не правда ли?

— Да. Уильям Беквит. Он пригласил меня на чашку чая.

— Впервые слышу, — угрюмо сказал он. — Лучше подождите здесь.

Когда он выходил, в его походке чувствовалась двусмысленность: выправку армейского офицера портили ленивые, небрежные движения.

Прихожая была узкая и темная, слева впереди — лестница, ведущая наверх, у входа — старомодная вешалка с подставкой для тростей, на которой вполне можно было сидеть, а у противоположной стены — высокий стол с мраморным верхом. На нем лежал поднос с письмами, готовыми к отправке, одно — в банк, другое — некоему лицу по фамилии Шиллибир, с диковинным адресом «Е7». Над столом висело тусклое зеркало в золоченой раме. Все остальные стены были почти до потолка увешаны картинами, в том числе и стена лестницы, где на их стекла падал свет из окна верхнего этажа. Помимо работ, написанных маслом, на стенах висели акварели, рисунки, фотографии — всё вперемешку. На необычно большой картине Дэвида Робертса[60] был изображен нубийский храм, засыпанный песком почти до свеса крыши и по сравнению с фигурками в синих одеяниях производивший впечатление недостроенного исполинского сооружения. Когда я любовался висевшим рядом восхитительным портретом мальчика, нарисованным пастелью, дверь в глубине прихожей отворилась, и на пороге появились Чарльз с полувоякой-дворецким, выходившие из более светлой комнаты, благодаря чему стали лучше видны причудливые потертые ковры на полу.

— Розальба[61], — сказал Чарльз, еще не поздоровавшись, и шаркающей походкой направился ко мне. — Мой дорогой Уильям! Надеюсь, Льюис вам не нагрубил. Иной раз он бывает весьма сварлив. Правда, Льюис?

Судя по виду, Льюис не собирался унижаться до ответа на подобные вопросы. Этот усатый тип с квадратной головой и коротко подстриженными седеющими волосами терпеливо шел сзади, и лицо его было абсолютно бесстрастно.