Я радовалась, что у меня есть такие друзья, что я вернулась на свое место. По дороге в справочный зал я вдыхала мой любимейший запах – запах книг, книг, книг!
Из-за стеллажей вышла Маргарет, такая же робкая, как в свой первый день здесь. Я поморщилась, вспомнив, что она хотела познакомить меня со своим
– Я слышала о Реми, – сказала она, и при звуке его имени, так редко звучавшего теперь, у меня что-то разорвалось внутри. – А насчет прежнего, – продолжила Маргарет, – ну да, я слишком многого просила. Теперь я понимаю.
– Я уверена, Феликс милый, и моя семья благодарна за продукты, которые он приносил для…
Я не хотела произносить имя брата рядом с именем ее любовника.
– Я так молилась за тебя и твоих родных. Прости, что не навестила тебя дома: не была уверена, что ты будешь мне рада.
Война так много отняла у нас. И теперь мне пришлось решать, продолжать ли нашу дружбу.
– Ты просто зря потратила бы время, – сказала я. – Маман никого не впускала.
– Даже Поля?
– Даже Битси.
– Ты не шутила, когда говорила, что она сурова.
– Уверена, у нас тут масса работы. – Я показала на папки на своем столе. – Не хочешь помочь мне ответить на вопросы?
– Конечно хочу!
Мерный ритм работы библиотеки продолжался, и мы провели день, разгадывая загадки: «Где мне найти информацию о Камилле Клодель?» – «Какова история Кливленда?». Я держала одну руку в кармане, сжимая последнее письмо Реми. Я уже выучила его наизусть, но, когда ушел последний посетитель, одна строка снова и снова стала вертеться в моей памяти.
Я позвонила в участок:
– Я свободна. Приходи в библиотеку.
Когда я расхаживала по двору, появилась графиня.
– Дважды пыталась передать книги профессору Коэн, но ее нет дома. Вы не могли бы попытаться еще раз?
– У меня планы на этот вечер… Может, завтра?
– Пожалуй, – согласилась она. – А это некто, у кого «худые щеки… синева под глазами»?
– Да. – Я узнала цитату и добавила: – Но это не «бесспорный призрак».
Графиня пошла дальше, под акации, шепчущие листья которых слабо освещали уличные фонари. Я помнила и другие строки из «Как вам это понравится?»: «Будут вместо книг деревья: в них врезать я мысли буду».
Когда пришел Поль, я бросилась в его объятия.
– Мне так жаль твоего брата, – сказал он.
Я прижалась к нему крепче.
– Я пытался тебя навестить, – продолжал Поль. – Но твоя матушка просто какой-то дракон.
– Война изменила ее.
– Она всех изменила.
Мне не хотелось думать о войне, о потерянных любимых, о моем дорогом Реми. По дороге домой я спросила:
– Как дела на работе?
– Паршиво.
Такой вопрос обычно звучал банально, но теперь казалось, он готов выстрелить. Пока мы шли, я спросила Поля и о его тетушке – то, что не следует упоминать о его матери, я знала, – но он не ответил. Я спросила о том его коллеге, который вернулся после болезни. Снова нет ответа.
– У тебя все в порядке?
Мы остановились. Я видела, что Поль хочет что-то сказать.
– Расскажи!..
– Несколько дней назад… ну… Твой отец сказал, что то, что мы делаем…
– Мой отец? – переспросила я. – При чем тут он?
Поль пожал плечами и пошел дальше.
– В чем дело? – Я остановила его. – Что не так?
Поль смотрел прямо перед собой:
– Да почему что-то должно быть не так?
На следующий день Поль впервые не заглянул в библиотеку во время патрулирования. Я надеялась, что с ним ничего не случилось. На работе ему приходилось иметь дело с разной публикой. Он не раз и не два сталкивался с пьяными хулиганами, с торговцами черного рынка, всегда готовыми избить полицейского, если тот пытается отобрать их незаконные товары. Рассеянная из-за тревоги, я забыла о книгах, которые должна была отнести профессору Коэн, и пошла прямо домой.
И на второй вечер во время патруля Поль не появился. Когда подошло время, я сунула книги для профессора Коэн в свою сумку. Поднимаясь по винтовой лестнице, я ожидала услышать стук пишущей машинки, но в квартире царила зловещая тишина. Я постучала:
– Профессор?
Молчание.
Я приложила ухо к двери. Ни звука.
Постучала громче:
– Профессор? Это Одиль!
Где она могла быть в такое время вечером? Отправилась навестить кого-нибудь или же с ней что-то случилось? Возможно, она уехала за город, повидать племянниц. Но она не упоминала ни о чем подобном. Может, профессор заболела, хотя до сих пор держалась хорошо, несмотря на все лишения? Я еще раз постучала, потом подождала минут двадцать или больше, прежде чем отправиться домой.
На следующее утро на работе я сказала Борису:
– Профессор впервые не открыла мне. Я не знаю, что делать. Может, кому-то позвонить? Или сегодня пойти к ней еще раз?
Я думала, он скажет, что нет поводов для беспокойства, но Борис ответил:
– Пойдемте прямо сейчас.
По дороге он сообщил мне, что исчезли еще трое читателей-евреев, которым он относил книги. Мы не знали, что об этом думать. Сбежали они из Парижа от нацистской угрозы или с ними случилось что-то нехорошее?
Когда мы пришли к квартире профессора, Борис стал стучать в дверь, а я звала:
– Профессор! Это Одиль!
Но нам никто не ответил.