Библиотека в Париже

Когда в школе начались летние каникулы, Энджел познакомила Мэри Луизу и меня с Бо и Хоуп из «Дней нашей жизни». Эта мыльная опера, ее любовный сюжет позволял мне на часок забыть о моей потере, пока я впитывала их уроки: любовь желанна, любовь причиняет страдания, любовь – это секс. Я воображала Робби и меня, сплетение наших тел и душ…

Мое увлечение мыльной оперой длилось примерно месяц. Когда же термометр показал сто градусов по Фаренгейту, папа, уйдя пораньше с работы, зашел за мной к Мэри Луизе. Он мимо нас смотрел на экран телевизора, где любовники сливались в страстном поцелуе.

Брови папы сначала взлетели вверх, потом он нахмурился.

– Я хотел пригласить тебя поесть мороженого, – сказал он.

Папа должен был подразумевать, что приглашение касается и Мэри Луизы, но он слишком разозлился и проклинал ее за выбор фильма. Она это поняла и замерла на месте. Я потащилась следом за ним к фургону мороженщика и дулась всю дорогу. Молочный коктейль с клубникой не исправил моего настроения.

– Почему я не могу смотреть то, что мне нравится?

– Твоей матери это не понравилось бы, – ответил он.

Это был лучший способ заставить меня умолкнуть.

Когда мы вернулись домой, папа тут же отправился к Одиль.

Прислонившись к багажнику нашей машины, я слушала, как он жалуется на опасности дневных программ телевидения и чересчур снисходительных родителей Мэри Луизы. Возвышаясь над стоявшей перед ним Одиль, он достал бумажник и протянул ей несколько банкнот. Папа полагал, что деньги интересуют всех точно так же, как его самого. Но Одиль отвела его руку.

– Мне необходимо, чтобы за ней кто-нибудь присматривал, – пояснил он. – И чтобы никаких мыльных опер!

– Мне не нужна нянька! – закричала я.

На следующее утро я оказалась именно там, где мне всегда хотелось оказаться, – у Одиль, но причина, по которой это произошло, вызывала у меня негодование. Одиль прекрасно меня понимала и возилась с чем-то в садике. Во время ланча я старалась выглядеть сердитой, но сэндвичи с ветчиной и сыром, которые приготовила Одиль, сломали мою броню. Мы съели крок-месье с помощью вилок и ножей, потому что сверху их покрывали пузырящиеся слои шведского сыра. В Одиль все было элегантным, даже то, как она ела сэндвич. Во Фройде она выглядела как торчащий в сторону большой палец, но в Париже, возможно, была такой же, как все остальные пальцы. Мне отчаянно хотелось повидать ее мир. Собиралась ли она когда-нибудь вернуться туда? Возьмет ли меня с собой, если вернется?

Когда мы помыли тарелки, Одиль попросила меня научить ее готовить мой любимый десерт – хрустящее шоколадное печенье. Как ни удивительно, но она не знала даже основных моментов, вроде того что венчик следует вылизывать дочиста. В этом и крылся главный смысл выпечки.

Мама позволяла мне есть столько печенья, сколько мне хотелось, но Одиль дала только две штуки. Когда я попыталась ухватить еще, она заметила:

– Две печеньки насыщают твой желудок, остальные – твою душу. Но мы найдем другой способ утешить твое сердце. – Она протянула мне какую-то книгу. – Лучше литература, чем сладости.

Я застонала и рухнула на ее парчовую кушетку. Одиль села в кресло, которое она называла «Людовиком XV». Его резные деревянные ножки придавали креслу дорогой вид. Может быть, Одиль когда-то была богатой, и в моем возрасте ее водила гулять вокруг замка гувернантка… Я прожила рядом с Одиль вечность… ну, мою личную вечность, и почти ничего не знала о ее жизни. Я поглядывала на ящики буфета и гадала, что же в них лежит. Может, мне удастся как-нибудь заглянуть в них…

– Читай! – велела Одиль.

«Маленький принц» оказался историей о мальчике, который рисовал простые картинки. Но когда он показывал их взрослым, они ничего не понимали. Я знала, что он при этом чувствовал, никто не понимал, как я тоскую по маме. «Она была нужна Иисусу на небесах, милая», – говорили леди, как будто здесь она совершенно была мне не нужна.

Я стала читать дальше. «Ведь она такая таинственная и неизведанная, эта страна слез…»

Слова погибшего летчика успокаивали меня сильнее, чем все банальные фразы знакомых. «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».

Книга уносила меня в другой мир, в некое место, позволявшее забыть обо всем.

Одиль сказала, что «Le Petit Prince» был написан во Франции, а я читаю один из переводов. Мне хотелось прочесть оригинал, понять эту историю так, как Одиль понимала меня. Мне хотелось быть красноречивой, как маленький принц, элегантной, как Одиль. И я сказала, что хочу учить французский.

– Буду рада учить тебя! – ответила она.

Взяв тетрадь, она написала: le marriage, la rose, la bible, la table.

Когда я спросила, почему тут есть «le» и «la», она пояснила, что существительные во французском бывают или мужского, или женского рода.

– А?..

– Давай по-другому. Они или… мальчики, или девочки.

– «Стол» по-французски – девочка?

Одиль рассмеялась – очаровательно, звонко.

– Что-то вроде этого.