Библиотека внеклассного чтения. Книга 4

Асфальт – стекло.
                        Иду и звеню.
Леса и травинки —
                      сбриты.
На север
            с юга
                    идут авеню,
на запад с востока —
                            стриты.
А между —
         (куда их строитель завёз!) —
дома
     невозможной длины.
Одни дома
              длиной до звёзд,
другие —
          длиной до луны.
Янки
     подошвами шлёпать
                                   ленив:
простой
            и курьерский лифт.
В 7 часов
           человечий прилив,
В 17 часов —
                     отлив.
Скрежещет механика,
                                 звон и гам,
а люди
              немые в звоне.
И лишь замедляют
                     жевать чуингам,
чтоб бросить:
              «Мек моней?»
Мамаша
               грудь
                     ребёнку дала.
Ребёнок
          с каплями из носу,
сосёт
          как будто
                  не грудь, а доллар —
занят
          серьёзным
                             бизнесом.
Работа окончена.
                             Тело обвей
в сплошной
                      электрический ветер.
Хочешь под землю —
                           бери собвей,
на небо —
               бери элевейтер.
Вагоны
             едут
                        и дымам под рост,
и в пятках
               домовьих
                                   трутся,
и вынесут
                хвост
                      на Бруклинский мост,
и спрячут
             в норы
                 под Гудзон.
Тебя ослепило,
                      ты
                         осовел.
Но,
   как барабанная дробь,
из тьмы
           по темени:
                       «Кофе Максвел
гуд
         ту ди ласт дроп».
А лампы
         как станут
                         ночь копать,
ну, я доложу вам —
                         пламечко!
Налево посмотришь —
                           мамочка мать!
Направо —
                  мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
            в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
                    Это Бродвей.
Гау ду ю ду!
Я в восторге
                     от Нью-Йорка города.
Но
      кепчонку
                    не сдёрну с виска.
У советских
          собственная гордость:
на буржуев
               смотрим свысока.

Скрипка и немножко нервно

Скрипка издёргалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушёл.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где —
то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон —
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» —
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем —
то крикнул:
«Боже!»,
бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору —
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришёл к деревянной невесте!
Голова!»
А мне – наплевать!
Я – хороший.
«Знаете что, скрипка?
Давайте —
будем жить вместе!
А?»

А вы могли бы?

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочёл я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Послушайте!