Библиотекарь

Я побежал ко склону. На миг обернувшись, увидел — Тимофей Степанович метнул свой мешок. Кистень, похожий на комету, ударил Марченко в спину, свалил. Марченко рыкнул и на четвереньках пополз, медленно разгибаясь, — на антропологических пособиях так в нескольких фазах изображали превращение обезьяны в прямоходящего сапиенса.

Я рванул по склону наверх, споткнулся, выронил шестопер и услышал отчетливый крик Луциса: «Алексей, назад!» — над моей головой, как пропеллер прогудело весло секунданта.

Я скатился вниз, стоя на коленях, стащил цепь с Книгой. Первой мыслью было отшвырнуть эту неудобную вещь в сторону, чтобы отвлечь Марченко. Но только я глянул в его налитые кровью глаза, на трепыхавшуюся бульдожью губу, понял — пощады не будет.

А цепь так удобно легла в ладонь. Тогда появилась вторая мысль. Я, как пращу, раскрутил Книгу и обрушил на голову Марченко. Стальной футляр воткнулся прямо в основание затылка. Неприятно хрустнул разбитый позвонок. Марченко уже не полз, а, свалившись на бок, перебирал ногами, словно крутил невидимые педали.

— Сатисфакция окончена! — громко и властно произнес какой-то человек, лет сорока на вид, невысокий и щуплый, с отвратительно изувеченным лицом.

Маргарита Тихоновна сняла каску. Одно стекло очков было разбито, щеку залила кровь. Задыхающимся голосом Маргарита Тихоновна сказала:

— Товарищ Ковров, не мешайте вершиться справедливости!

Там, в метрах в пятидесяти от меня, в схватке тоже расставлялись последние точки. Колонтайские бойцы дружно осадили одинокого гореловца. Возгляковы ритмично вздымали лопаты и втыкали в копошащиеся тела. Тимофей Степанович ползал и добивал подранков шилом. Оглоблин и Дежнев загнали одинокого противника на склон, беглец отбивался и пятился, пока не угодил под весло, рухнул и повис на подставленной пике.

Ковров повернулся к хмурому Терешникову, тот пожал плечами и громко сказал:

— Именем Совета поединок окончен!

Таня скинула помятую маску, на скуле красовался здоровенный кровоподтек. Луцис, точно пес, мотал головой, в надежде вытряхнуть контузию. Иевлев зажимал ладонью рану на правом предплечье. Марат Андреевич вытирал лопухом лезвие шашки. Маргарита Тихоновна, широко улыбаясь мне, сморгнула иссеченным веком натекшую под разбитым стеклом кровь…

И тогда меня стошнило в траву едкой, как кислота, желчью.

Недавние зрители оставили склоны и помогали сортировать искалеченные трупы.

Оглоблин и Тимофей Степанович положили на траву мертвого Пал Палыча с раздробленным, словно по нему проехались гусеницы танка, лицом. Игорь Валерьевич тащил бездыханного, с ножом в спине, Ларионова. Погиб Вадик Провоторов. Я даже не увидел, когда это случилось. Его вынесли с распоротым горлом, из которого проглядывали фиолетовые дыхательные внутренности. Умерла от ножевых ран Мария Антоновна Возглякова. Гриша Вырин лежал без сознания. Осмотревший его Марат Андреевич сказал, что вроде позвоночник не поврежден. Я понимал, в случившемся с Выриным есть доля и моей вины. Если бы не я, верные советские рубли защитили бы Гришину спину.

Наши союзники также понесли серьезные потери. Троих бойцов лишились колонтайцы, из шести добровольцев Симонян оставались двое, и лишь один доброволец Буркина пережил битву.

Гореловская читальня сократилась до пяти человек. Эти выжившие сгрудились окровавленной кучкой. Остальные три с лишним десятка, включая библиотекаря Марченко, нашли смерть на месте сатисфакции.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вначале я долго и брезгливо вытирал о траву железный угол шкатулки. Прежний страх куда-то подевался, вместо него навалилось отмороженное ненатуральное спокойствие, граничащее с крайней усталостью.

Над полем стелился тяжелый дегтярный запах мази Вишневского — Марат Андреевич и Таня оказывали первую помощь раненым.

Маргарите Тихоновне осторожно промывали разбитый глаз, вынимали из брови осколки стекла, она же пылко говорила мне: «Алексей, горжусь вами, вы настоящий герой! — и кровь, мешаясь с перекисью, пузырилась на ее щеке. — Как теперь не поверить в высшую справедливость? То, что именно вы сокрушили Марченко — это знак, я счастлива, что не ошибалась!» — и эти слова оседали в моей голове холодным, витиеватым, точно иней, узором.

Сухареву на раздробленную кисть наложили повязку с паркетинами от доспехов убитого Пал Палыча. Саша во время этой процедуры то и дело восклицал: «Совсем боли не чувствую!» — но мне казалось, что он просто находится в шоке.

Действительно, я не услышал ни одного стона и вообще звука, связанного с телесной мукой. Марат Андреевич только приговаривал, что под Книгой Терпения можно вырезать аппендикс, и торопливо накладывал швы.

Тимофей Степанович йодом обрабатывал товарищам неглубокие порезы, Николай Тарасович Иевлев мрачно высасывал кровь из рассеченной руки и прикладывал сверху подорожник.

Без единой слезы склонились над телом матери сестры Возгляковы — Светлана и Вероника, старшая Анна с окаменевшим лицом зашивала на плече Гаршенина глубокую рваную дыру, неподалеку ждал очереди колонтайский боец, зажимая сочащуюся рану тряпкой.