Бич Божий

Евтапий смотрел на Маркиана почти с ужасом. Сама мысль, что благочестивая Пелагея столько лет хранила свою девственность для человека с заурядной внешностью и незавидным положением, казалась ему нелепой. А брак между сестрой императора и нотарием просто невозможным. Этого не могло быть по определению! Этот брак – покушение на устои империи!

– Совершенно с тобой согласен, сиятельный Евтапий, именно поэтому я должен стать патрикием раньше, чем слух о нашем с Пелагеей браке распространится по Константинополю.

– Я тебе не верю, Маркиан, – тупо продолжал стоять на своем евнух.

– Надеюсь, почерк сестры императора тебе знаком? – спросил нотарий, протягивая Евтапию кусок пергамента.

Магистр ухватился за письмо, как утопающий хватается за соломинку. Никаких сомнений по поводу почерка у него не возникло, да и стиль Пелагеи он не смог бы перепутать ни с каким другим. Благочестивая матрона признавала факт своего падения, но упирала больше на то, что сделала это для блага империи. Если верить письму, то светлейший Маркиан был кладезем всех добродетелей и чуть ли не Божьим посланцем. Евтапий бросил злой взгляд на ухмыляющегося нотария и скрипнул зубами. Поведение Пелагеи он отказывался понимать и уж тем более принимать. У магистра появилось горячее желание запустить тяжелой серебряной соусницей в лицо, а точнее, рожу плебея, дерзнувшего поднять руку на самое ценное достояние Византии и сиятельного Евтапия – веру! Веру в то, что можно жить телом на земле, а душой на небе.

– Должен признать, нотарий, – процедил сквозь зубы магистр, – я тебя недооценил.

– Я понимаю твое огорчение, сиятельный Евтапий, – сочувственно вздохнул Маркиан. – Но люди слишком несовершенные создания, чтобы взваливать на плечи ношу, посильную разве что для богов. Наш договор остается в силе, магистр?

– Да, конечно, – кивнул Евтапий. – В этом нет и не может быть сомнений.

– В таком случае до скорой встречи.

После ухода гостя Евтапий наконец дал волю чувствам. Он разметал по полу всю посуду, заляпал соусом дорогой гобелен и едва не запустил в голову дворецкого яблоком, но в последний момент сдержал себя. Пожалел он, естественно, не дворецкого, а уникальный фрукт, который мог бы пострадать от небрежного обращения.

– Скажи Аркадию, что я жду его в кабинете, – приказал Евтапий и торжественным шагом удалился из разгромленного зала.

Аркадий являлся давним и надежным агентом магистра двора, ни разу его не подводившим за долгие годы сотрудничества. Аркадий родился эллином, но к карьере чиновника не стремился. Деньги его влекли гораздо больше, чем слава и почести. Это был ростовщик, владеющий множеством меняльных контор едва ли не по всей ойкумене. О его состоянии можно было только догадываться. Однако сведущие люди поговаривали, что денег у этого паука много больше, чем в императорской казне. Правда это или нет, Евтапий судить не брался, зато он не раз обращался к Аркадию за финансовой поддержкой и ни разу не получил отказа. Ростовщик был далеко не молод, но его стати мог бы позавидовать любой константинопольский патрикий. Лицо Аркадия дышало благородством – большое подспорье в непростом деле, которому он посвятил жизнь.

– Заем? – с порога спросил ростовщик.

– Сведения, – вздохнул Евтапий, жестом приглашая гостя садиться. – Что ты знаешь о нотарии Маркиане?

Прежде чем ответить на этот в общем-то простой вопрос, Аркадий оглянулся на двери. Хотя отлично знал, что магистр двора принял все меры предосторожности, прежде чем пригласил его для серьезного разговора.

– Темная лошадка, – наконец отозвался на заданный вопрос Аркадий. – О всех его возможностях не ведаю даже я, но в средствах он не испытывает недостатка.

– А мне казалось, что он человек бедный, – удивился Евтапий.

– Не исключаю, что он тратит чужие деньги, – пожал плечами ростовщик.

– Сиятельного Аспара?

– Нет, – покачал головой Аркадий. – У франка таких денег нет. По моим сведениям, Маркиан выплатил большую сумму комиту финансов Хрисафию, после чего тот заявил, что в императорской казне нет денег для войны с вандалами в Африке. Пыл сторонников этой войны мгновенно угас. Против высказалась и сиятельная Пелагея.

– Ты хочешь сказать, что им заплатили? – нахмурился магистр.

– А тебя удивило бы это, магистр?

– Иными словами, ты считаешь Маркиана агентом Гусирекса?

– А почему нет, сиятельный Евтапий. Ты ведь помнишь, как закончил свои дни префект Сирии Модестос. Он был самым, пожалуй, непримиримым врагом князя Верена. Именно его многие прочили в магистры пехоты после конфуза, приключившегося с Аспаром. Шайка разбойников ворвалась ночью в его дом, и лучшего полководца империи зарезали как жертвенного барана.

– Неужели это сделал Маркиан? – возмутился Евтапий.