Бич Божий

Валентиниан побурел от бешенства, но пострадал от его руки не высокородный Ратмир, застрявший в Панонии, а Петроний Максим, получивший мат в два хода. Доместик расстроенно крякнул и, сняв с пальца перстень, положил его на столик. Хоть и небольшой, но все же прибыток для императора.

– Ты разоришь меня, божественный Валентиниан, – сказал Петроний, вставая.

– Иди, комит, – ласково улыбнулся ему император. – Служебный долг превыше всего.

Какое-то время Валентиниан сидел в глубокой задумчивости и вертел в руках перстень. Потом поднял глаза на застывшего в почтительной позе Гераклиона:

– Климентине удалось вовлечь прекрасную Луцию в круг моих друзей?

– Увы, – развел руками Гераклион. – Супруга доместика Петрония слишком пуглива и благочестива.

– Надо помочь матроне избавиться от страха.

– Каким образом, божественный Валентиниан? – насторожился евнух.

– Ты пошлешь ей этот перстень с приказом мужа явиться в императорский дворец, дабы засвидетельствовать свое почтение сиятельной Евпраксии.

– Но ведь доместик не отдавал никаких распоряжений?

– А разве тебе мало моего слова, Гераклион? – нахмурился император. – Ты проведешь благородную Луцию в мою спальню и оставишь ее там.

Магистр двора распоряжению Валентиниана не удивился. Луция была не первой знатной матроной, которую император принуждал таким образом к любви. И до сих пор это сходило ему с рук. Многие мужья знали или догадывались о шалостях Валентиниана, но ни один из них пока что не выразил свой протест. Промолчит, скорее всего, и Петроний, дабы не потерять расположения своего повелителя. Обычно сводней при императоре выступала благородная Климентина, вдова давно умершего магистра Валериана, это она склоняла матрон к блуду и лично приводила их в покои божественного Валентиниана. Ныне эта сомнительная честь выпала Гераклиону, совершенно равнодушному как к женской красоте, так и к слезам, проливаемым соблазняемыми матронами.

Благородная Луция, видимо, догадалась в последний момент, что ее обманули, и попыталась вырваться из ловушки, расставленной опытными птицеловами. Чем рассердила магистра двора и рассмешила божественного Валентиниана. Император попытался ласковыми словами успокоить расходившуюся матрону. Но то ли речи его звучали не слишком убедительно, то ли у Луции уши заложило от страха, только вела себя эта хрупкая на вид женщина, словно дикая кошка. Она расцарапала щеку императора, чем привела Валентиниана в бешенство. Призванные на помощь рабы сорвали с матроны одежду и связали ей руки за спиной. После чего император сумел-таки удовлетворить свою страсть. Однако сопротивление Луции настолько его рассердило, что он приказал рабам насиловать ее до утра, а потом вышвырнуть из дворца как последнюю потаскуху. По мнению Гераклиона, которое он в осторожных выражениях попытался донести до ушей оскорбленного в лучших чувствах Валентиниана, это было уж слишком. Положим, Луция не заслуживала иного обращения, но следовало подумать о ее муже, высокородном Петронии, которого могло оскорбить такое отношение к его жене.

– Тем лучше, – прорычал Валентиниан. – По крайней мере, я узнаю истинную цену людям, которые клянутся мне в своей преданности.

Рим был шокирован выходкой императора, которую не удалось сохранить в тайне. Рабы слишком уж буквально поняли распоряжение Валентиниана и выбросили обезумевшую, полуживую женщину в одну из сточных канав. Там ее нашли римские вагилы, делавшие утренний обход. К сожалению, Луция не выдержала совершенного над ней надругательства и скончалась через три дня. Все, в том числе и сам божественный Валентиниан, ждали реакции Петрония, но доместик промолчал. И в благодарность за свое молчание был назначен магистром пехоты, к большому неудовольствию префекта Италии Аэция, прочившего на эту должность дукса Ратмира. Недовольство было выражено явно и недвусмысленно, в присутствии многих людей. Старый префект отчитал императора как мальчишку, чем привел того в неописуемую ярость. Валентиниан и прежде бывал несдержан, но история с несчастной Луцией окончательно испортила его характер. В довершение всех неприятностей, обрушившихся на императора, комит финансов Веспасиан встал на сторону Аэция и по требованию последнего выделил деньги из казны на формирование новых легионов.

– Кто император – он или я? – зашелся в гневе Валентиниана, глядя на комита финансов безумными глазами.

Веспасиан, сухой сдержанный человек лет пятидесяти, на вопрос императора лишь руками развел, зато магистр Петроний, присутствовавший при разговоре, не замедлил с ответом:

– Скорее он, чем ты.