Бич Божий

– Помяни мое слово, Паладий, – прошипел на ухо своему спутнику Рутилий, – этот негодяй сведет Гонорию с варваром, и мы получим повторение истории с ее матушкой Плацидией. Той самой истории, что едва не погубила Рим.

– А что же делать? – растерялся Паладий.

– Глаз с них не спускать!

– Староваты мы с тобой для соглядатаев, – покачал головой Паладий.

– Привлечем к делу твоего родственника, высокородного Авита, – предложил Рутилий. – Пусть его агенты оградят Гонорию и всех нас от большой беды.

Посольство вандалов с помпой разместили во дворце сенатора Пордаки, ныне принадлежащем императрице. Сенатор Рутилий поселился там же, хотя заботливый Паладий приглашал его в свой дом, к слову, один из лучших в Медиолане. Но упрямый Намициан не хотел слышать никаких увещеваний и рвался выполнить свой долг перед Римом до конца. Высокородный Туррибий хоть и удивился слегка настойчивости, с которой его старый друг намеревался разделить кров с вандалами, но препятствий Рутилию не чинил. Дворец Пордаки был настолько обширен, что без труда вобрал в себя и рексов, и их немногочисленную свиту, и римского сенатора.

Послов Гусирекса от имени божественного Валентиниана и сиятельной Плацидии приветствовал красноречивый магистр двора Валериан, муж дородный и величавый, способный задурить голову любому человеку. По его словам, божественный Валентиниан, занятый неотложными делами, мог принять послов только через семь дней, а пока император предлагал вандалам ничем себя не стеснять и наслаждаться красотами славного города Медиолана. Обычно послов выдерживали в столице и месяц, и даже более того, дабы не ронять престиж Рима перед варварами, но для вандалов решили сделать исключение ввиду особой важности предстоящих переговоров для империи. Быть может, впервые в своей истории Великий Рим уступал завоеванные земли варварам, и это печальное событие собирались отметить с большой помпой, дабы показной роскошью прикрыть срам горчайшего поражения. Красноречие Валериана было подкреплено обильными возлияниями и изысканными кушаньями, которые расторопные рабы выставили на стол. Янрекс ел с большим аппетитом, комит Ратмир от него не отставал. Рутилий с прискорбием отметил, что пьют молодые люди еще старательнее, чем едят. Сам он проявил разумную в его возрасте осторожность в отношении еды, но слегка перехватил с горячительными напитками. Тем не менее у Рутилия достало сил, чтобы самостоятельно добраться до выделенных ему апартаментов. Поддержка высокородного Туррибия была в данном случае не в счет, поскольку комита самого покачивало после сытного обеда. То ли от выпитого вина, то от острых блюд, приправленных дорогостоящими специями, но сенатора вдруг потянуло на откровенность. Ему почему-то показалось, что в лице Туррибия он найдет радетеля интересов Великого Рима. В конце концов, Туррибий, верой и правдой служивший божественному Гонорию, не заслуживал горькой судьбы изгнанника, выпавшей на его долю.

– Не скрою, – вздохнул бывший комит, – при всем моем уважении к князю Верену умереть я хотел бы в Риме. Но для этого мне придется пережить по меньшей мере одного человека.

– Кого? – спросил удивленный Рутилий.

– Галлу Плацидию.

Рутилий с сокрушением в сердце вынужден был признать, что Туррибий прав в своем скептицизме. Еще не было случая, чтобы дочь Феодосия Великого простила кому-то обиду, за исключением разве что сиятельного Литория.

– А ты уверен, что она его простила? – криво усмехнулся бывший комит. – Эта женщина умеет скрадывать добычу.

– Неужели тебя не волнует судьба Великого Рима?! – воскликнул Рутилий.

– Волнует, – обнадежил его Туррибий. – Но значительно меньше, чем моя собственная судьба. Я ведь изгнанник, патрикий. Человек, лишенный средств к существованию. И если Римский Сенат захочет скрасить щедрым даром мое прозябание, то он найдет горячую благодарность в моем переполненном горечью сердце.

Сенатор Рутилий при этих словах едва не уронил слезу в кубок, поднесенный заботливым собеседником, но вовремя спохватился:

– А о каком даре ты ведешь речь, высокородный Туррибий?

– Это ты ведешь речь, сенатор Рутилий, а я всего лишь слушаю. Двести тысяч денариев меня устроили бы.

– Двести тысяч! – ахнул Намициан, потрясенный чужим размахом.

– Мы говорим о спасении Рима, – напомнил сенатору Туррибий. – Где ты найдешь человека, согласного спасать его за меньшую сумму?

Положим, Рутилий Намициан готов был хоть сейчас с мечом в руке встать на защиту Вечного Города, дабы его доблесть стала укором всем маловерам.

– Не встанешь, – покачал головой Туррибий и, увы, оказался прав. Рутилия подвели ноги, подломившиеся в самый ответственный момент.

– Быть может – завтра? – с надеждой сказал сенатор.

– Завтра будет поздно, – печально вздохнул Туррибий. – Поверь моему чутью, Рутилий.

Римский сенат выделил Намициану определенную сумму для подкупа нужных людей, но она значительно уступала той, которую запрашивал обнаглевший Туррибий. Самоотверженный Рутилий готов был добавить тысяч пятьдесят из своих собственных средств, но понимания у собеседника не встретил.