Бич Божий

Евтапий смотрел на Маркиана почти с ужасом. Сама мысль, что благочестивая Пелагея столько лет хранила свою девственность для человека с заурядной внешностью и незавидным положением, казалась ему нелепой. А брак между сестрой императора и нотарием просто невозможным. Этого не могло быть по определению! Этот брак – покушение на устои империи!

– Совершенно с тобой согласен, сиятельный Евтапий, именно поэтому я должен стать патрикием раньше, чем слух о нашем с Пелагеей браке распространится по Константинополю.

– Я тебе не верю, Маркиан, – тупо продолжал стоять на своем евнух.

– Надеюсь, почерк сестры императора тебе знаком? – спросил нотарий, протягивая Евтапию кусок пергамента.

Магистр ухватился за письмо, как утопающий хватается за соломинку. Никаких сомнений по поводу почерка у него не возникло, да и стиль Пелагеи он не смог бы перепутать ни с каким другим. Благочестивая матрона признавала факт своего падения, но упирала больше на то, что сделала это для блага империи. Если верить письму, то светлейший Маркиан был кладезем всех добродетелей и чуть ли не Божьим посланцем. Евтапий бросил злой взгляд на ухмыляющегося нотария и скрипнул зубами. Поведение Пелагеи он отказывался понимать и уж тем более принимать. У магистра появилось горячее желание запустить тяжелой серебряной соусницей в лицо, а точнее, рожу плебея, дерзнувшего поднять руку на самое ценное достояние Византии и сиятельного Евтапия – веру! Веру в то, что можно жить телом на земле, а душой на небе.

– Должен признать, нотарий, – процедил сквозь зубы магистр, – я тебя недооценил.

– Я понимаю твое огорчение, сиятельный Евтапий, – сочувственно вздохнул Маркиан. – Но люди слишком несовершенные создания, чтобы взваливать на плечи ношу, посильную разве что для богов. Наш договор остается в силе, магистр?

– Да, конечно, – кивнул Евтапий. – В этом нет и не может быть сомнений.

– В таком случае до скорой встречи.

После ухода гостя Евтапий наконец дал волю чувствам. Он разметал по полу всю посуду, заляпал соусом дорогой гобелен и едва не запустил в голову дворецкого яблоком, но в последний момент сдержал себя. Пожалел он, естественно, не дворецкого, а уникальный фрукт, который мог бы пострадать от небрежного обращения.

– Скажи Аркадию, что я жду его в кабинете, – приказал Евтапий и торжественным шагом удалился из разгромленного зала.

Аркадий являлся давним и надежным агентом магистра двора, ни разу его не подводившим за долгие годы сотрудничества. Аркадий родился эллином, но к карьере чиновника не стремился. Деньги его влекли гораздо больше, чем слава и почести. Это был ростовщик, владеющий множеством меняльных контор едва ли не по всей ойкумене. О его состоянии можно было только догадываться. Однако сведущие люди поговаривали, что денег у этого паука много больше, чем в императорской казне. Правда это или нет, Евтапий судить не брался, зато он не раз обращался к Аркадию за финансовой поддержкой и ни разу не получил отказа. Ростовщик был далеко не молод, но его стати мог бы позавидовать любой константинопольский патрикий. Лицо Аркадия дышало благородством – большое подспорье в непростом деле, которому он посвятил жизнь.

Глава 5 Послы Византии

Гунны Аттилы, пройдя походным маршем через Армению, вторглись в Сирию и Месопотамию. Серьезного сопротивления они там не встретили. В Константинополе опасались вторжения во Фракию и не сумели помочь отдаленным провинциям. Впрочем, эта разумная предосторожность мало помогла византийцам, когда гунны переправились через Дунай. Фракийские легионы дукса Марпиалия не сумели сдержать натиска многочисленной армии варваров и были разбиты в пух и прах в первые дни войны. Магистр пехоты Гелиодор выступил навстречу Аттиле, имея под рукой сорок тысяч пехоты и десять тысяч конницы. Но вместо того чтобы изматывать противника в мелких стычках, он дал кагану генеральное сражение, в котором слава Византии закатилась, похоже, окончательно. У Константинополя больше не осталось легионов, а те жалкие остатки, которые сиятельному Аспару, вновь произведенному в магистры, удалось наскрести по городам и весям империи, в лучшем случае могли продлить агонию. Гунны захватили Фракию, Македонию, Мезию и вторглись в Илирик. Пали один за другим крупные города и опорные пункты империи на Дунае – Срим, Ниш, Сардика… Угроза нависла над Константинополем. Это понимали все, кроме божественного Феодосия. Император, тяжело переживший расставание с любимой женой, теперь уповал на свою сестру Пелагею, сбросив на ее хрупкие плечи заботы по спасению империи. Надо отдать должное сестре императора – она сделала все, что было в ее силах, но, увы, ни твердость духа, ни горячие молитвы, возносимые к Богу, не могли спасти Византию, обреченную на заклание. Гунны Аттилы научились брать штурмом и измором хорошо укрепленные города, и это стало самым большим сюрпризом для византийцев. Взятие Константинополя теперь было лишь вопросом времени.