Бич Божий

— Есть ещё одна проблема, и она связана с греческим лекарем Евдоксием, — попытался дополнить я.

— С кем?

Король с любопытством повернулся к Хагану.

— По-моему, он упоминает человека, поднявшего восстание багаудов на севере, — пояснил писец. — Умника, который повёл за собой всякий сброд.

— Но Аэций подавил этот бунт несколько лет назад, — прибавил я.

— Да, теперь я вспомнил этого грека. Ну и что с ним? — спросил Теодорих.

— Он сбежал к Аттиле.

— И что же?

— Он убедил Аттилу отправить его послом в Карфаген, к Гейзериху. И когда Евдоксий вернулся от вандалов, гунны решили двинуться на запад.

При этих словах что-то шевельнулось в тени, как будто вздрогнув от изумления. Мне показалось, что это была человеческая фигура, укутанная с головы до ног. Кто-то подслушивал нас, стоя в нише. Кто это был?

— Гейзерих? — Глаза Теодориха сузились, как только я упомянул о короле вандалов. — Почему Аттила ведёт переговоры с вандалами?

— Неизбежно возникает другой вопрос: почему вандалы ведут переговоры с гуннами?

Наконец-то я задел Теодориха за живое. Аттила находился далеко, римский император Валентиниан был бессилен, но Гейзериха и его надменных вандалов вестготы по-настоящему опасались. Это могущественное племя германского происхождения, как и они сами, ныне обосновалось в Африке и, несомненно, стремилось завоевать Аквитанию. Я увидел, что новость произвела на короля сильное впечатление, и вспомнил слухи о том, что вандалы больно обидели вестготов, отвергнув и искалечив дочь Теодориха.

— Гейзерих отправляется в поход вместе с гуннами? — спросил он.

— Возможно. Нам неизвестно. Мы только знаем, что ждать и ничего не делать — глупо.

Теодорих откинулся назад и погрузился в размышления, забарабанив пальцами по подлокотникам трона. Гейзерих, воины которого не уступали его собственным. Гейзерих, единственный ровесник Теодориха, столь же долго правивший своим народом и одержавший немало кровавых побед. Гейзерих, опозоривший его перед всем миром и покрывший шрамами лицо Берты, его любимой дочери. Он покосился на меня, стоявшего перед ним молодого римлянина.

— Чем ты можешь доказать правоту сказанного тобой?

— Словом Аэция и милостью Бога.

— Милостью Бога?

— А как ещё я могу объяснить, что стал обладателем меча Марса? Вы слышали об этом древнем оружии? Я украл его у самого Аттилы и привёз Аэцию. Его называют мечом богов, и Аттила пользовался им, чтобы воодушевить свой народ. А теперь им воспользуется Аэций и сплотит Запад.

Теодорих с недоверием посмотрел на меня.

— Этот меч вот здесь, у тебя на поясе?

Я улыбнулся. У меня появилась возможность показать ещё одно свидетельство, и я достал нож, отнятый у Евдоксия.

— Этот кинжал я взял у грека. А что касается меча, то представьте себе предмет в сто раз больше ножа.

— Хмм.

Он покачал головой. Фигура в плаще с капюшоном, стоявшая в тени, успела скрыться.

— Гунны собираются напасть на Аэция, а не на вестготов, — продолжал настаивать Теодорих. — Допустим, вандалы тоже намерены воевать, но какие у тебя доказательства? Я хочу узнать о вандалах, а не о гуннах.

Я заколебался.

— Сам Евдоксий говорил мне, будто Гейзерих умолял его убедить Аттилу начать войну. И считал, что гунны и вандалы — это одно целое. Гейзерих надеется, что Аттила разобьёт вас в бою и уничтожит.

— И как же ты об этом узнал?

— Мы взяли лекаря в плен. Я тоже был пленником в гуннском лагере, но когда мы похитили меч, то забрали с собой и грека.

— Значит, этот грек может сам рассказать мне о вандалах.

Я опустил голову.

— Нет. Гунны погнались за нами, и мы сражались в римской крепости. А он сбежал.

Король вестготов засмеялся.

— Вот видите, какова цена всех утверждений Аэция!

Его секретарь Хаган с презрением усмехнулся.

— Вся империя и мир в опасности! — воскликнул я. — Разве это не доказательство? С вами Аэций может победить. Без вас...

— Какие у тебя доказательства? — спокойно и мягко спросил Теодорих.

Моя челюсть болезненно сжалась, и я с трудом выдавил из себя:

— Моё слово.

Король долго и бесстрастно глядел на меня и наконец немного смягчился.

— Я не знаю, кто ты такой, молодой человек, но ты хорошо говорил и отстаивал интересы своего хозяина, а он печально известен своей уклончивостью. Меня расстроил не ты, а Аэций, с которым я слишком хорошо знаком. Иди, и пусть мои слуги покажут тебе твои покои, а я подумаю над тем, что ты мне сказал. Я не доверяю Аэцию. Стану ли я доверять тебе? Отвечу лишь одно: если вестготы вступят в войну и поскачут на поле боя, то по своим, вестготским, соображениям, а не по римским.

* * *