Бич Божий

26 декабря, в день Дажбога, собирались возле Лысой горы. Приводили жертвенного козла Жеривол на виду у всех нож точил, распевая песни, заклиная небо не скупиться на снег зимой, на тепло весной, на дожди в июне («кресене») и на сушь в июле («червене»). Волхв резал козла («делал карачун»), мясо которого затем варилось в котле и съедалось всем народом с ритуальным хлебом и специально приготовленным творогом. Начинался пир — с пивом, пирогами, плясками, кострами.

Павел, по прозвищу Варяжко, сын купца Иоанна, тоже готовился к колядкам: сделал маску рогатую из куска бересты, паклю привязал вместо бороды и разрисовал разноцветными красками. По бокам прикрепил тесёмочки. Начал примерять. Тут зашла его сестра Меланья, по прозвищу Найдёна. Ей уже исполнилось тринадцать, и была она не родной дочкой Иоанна, а приёмной.

— Ты чего? — спросила девица, раздувая щёки. — Хочешь пойти на эти бесовские игрища? Все твои ребята — язычники, — объяснила сестра. — Это праздник не наш, не христианский, понятно? Мы обязаны отмечать Рождество Христово — двадцать пятого декабря, и Крещение в январе — шестого. Больше ничего.

— Брось, Найдёнка, не вредничай. Я ж не собираюсь к Лысой горе идти, есть козла варёного. Просто так побегаю и поклянчу хлебов. Подурачусь со всеми. Разве это грех?

— Грех, конечно. Погляди на себя. Что за вид? Борода, рога. Никого не напоминает? Всё отцу расскажу, как приедет из Царьграда. Пусть тебя проучит.

— Просто ты завидуешь: хочешь сама пойти, но боишься Бога. Он на то и Бог, чтоб прощать.

— Глупый ты, Павлушка. Маленький ещё. Рассуждаешь по-детски.

— Строишь из себя святую угодницу. А самой с парнями обниматься охота — будто я не вижу! — и, одевшись в шапку, шубку, валенки, прихватив маску, выбежал из дома.

* * *

Вечерело. Снег хрустел у него под ногами. Небольшой морозец покалывал щёки. Струйки пара вылетали из носа и мгновенно таяли в густеющих сумерках.

За углом он услышал бубен, колокольца и дудки. Улыбнувшись, побежал нагонять ребят. Но увидел, что идут не его друзья, а чужая компания — различил среди колядующих тётку Ратшу, дочь Вавулы Налимыча — славную Меньшуту — и ещё нескольких знакомых с Подола.

— Эй, Варяжко! — крикнула Меньшута. — Хочешь с нами?

— Я своих ищу, — отозвался Павел.

— Ну и зря. Мы идём к князю во дворец, там дают жареных курей и хмельное пиво. Не пойдёшь — раскаешься.

— Ладно, уговорила.

И они гурьбой двинули к детинцу. Впереди скакал длинноногий парень в волосатой шубе и мохнатой маске: прыгал, пританцовывал, в воздухе размахивал тонкой красной палкой с бубенцами и лентами.

— Это кто? — спросил у Меньшуты Варяжко.

Девушка пожала плечами:

— Я его не знаю. Он пришёл уже с тёткой Ратшей, весь уже одетый, раскрашенный А поёт забавно. Ты послушай.

Юноша притопывал, хлопал рукавицами:

Мороз, Мороз Морозович!

Ходи кутью есть!

Цепом голову проломлю,

Метлой очи высеку!

Мороз, Мороз Морозович!

Ходи кутью есть!

А летом не бывай:

Цепом голову проломлю,

Метлой очи высеку!

— Где-то я его слышал, — сдвинул брови Павел. — Но не помню, где.

Подошли к воротам детинца. Спели песенку:

Три-татушки, три-тата,

Отворяйте ворота.

Подавайте сала клин,

Можа — хлеба, можа — блин!

И дружинники их впустили. Стали колядовать возле княжьего крыльца — громко, весело. Вышел Святослав — в шубе, но без шапки, красных сапогах. Поклонился в пояс, сделал знак перстами — слуги вынесли дары. Вслед за князем вышли сыновья — Ярополк в лисьей шапке, с поднятым воротником лисьей шубы, и Олег — крепкий, как отец, но лицом попроще. Рядом с Ярополком семенила Анастасия — скромно, но красиво одетая, в куний воротник прятала лицо от мороза.

Тётка Ратша прокричала очередную колядку, а Меньшута с Варяжко станцевали, как водится, в «два притопа и три прихлопа», ойкая и дурачась. Парень в шубе и маске спел:

Помнишь, я сказал тебе

По-эллински: «Агапэ»?

Ты по-русски мне в ответ:

«Я люблю тебя, мой свет!»

Князь и княжичи рассмеялись, не почуяв подвоха, но Анастасия узнала его. Лишь один человек на всём белом свете так произносит заветное «агапэ». Да, конечно, это был Милонег. У гречанки задрожали колени, и она взяла Ярополка под руку.

— Что с гобой? — посмотрел на неё супруг.

— Голова что-то закружить, — прошептала несчастная. — Думать, что, наверное, от морозный воздух.

— Да, сегодня холодно, — запахнул шубу Ярополк. — А ещё идти на Лысую гору! Хорошо тебе — ты крещёная, вправе отказаться.

— Я остаться здесь, полежать в одрина.

— Ну, ступай, ступай. Отдохни порядком. Как вернусь — зайду. — Муж поцеловал её в щёку.

Поклонившись, Настя исчезла во дворце.

По ступенькам поднялась в терем, забежала в одрину, рухнула на колени под образами. Стала креститься, кланяться и молить по-гречески: