Бич Божий

— Даже две: на Подоле — Ильи-пророка, но уж больно старая, а вторая в центре — Святой Софии, выстроена лет десять тому назад Ольгой Бардовной. Деревянная, небольшая, но красивая очень. Службы там отец Григорий ведёт. Он княгиню Ольгу крестил, стал её духовником, вместе с ней ездил в Константинополь, а по-нашему, в Царьград. Там она встречалась с Константином Багрянородным, получила благословение патриарха Полиевкта.

— Хорошо, — оценила Анастасия. — Значит, отец Григорий отпустит мне грехи...

Так они ходили по дощатой мостовой, мимо одноэтажных построек Переяславца. Сзади ковыляла холопка — привезённая Святославом из Хазарии, после его похода 964 года. Князю нравилось, как она готовит конину, и поэтому Суламифь отправлялась с ним во все его путешествия.

— Можно заглянуть к ювелиру? — как-то раз обратилась монахиня к Милонегу. — Только посмотреть. Всё равно у меня денег нет.

— Загляни, разумеется. Жалко разве?

Ювелирная мастерская представляла собой небольшой закут, где сидел мастер в кожаном фартуке и припаивал на какую-то брошку мелкие серебряные крупинки. Пахло канифолью. Отложив паяльник и поправив волосы, мастер встал и приветственно поклонился. Говорил он по-русски с явным болгарским акцентом:

— Добры дён, русски госпударь. Честь велика ест на меня посещение то ваш. Чем обязан русски госпударь?

Милонег сказал:

— Покажи-ка, братец, нам серебряные колечки.

Ювелир поклонился и достал несколько шкатулок. У гречанки заблестели глаза, и она, с непосредственностью подростка, начала примерять драгоценности. Небольшое кольцо с маленьким бриллиантиком пришлось ей по вкусу. Отведя руку в сторону, любовалась переливами граней камня.

— Эх, — сказала, снимая. — Почему я ещё не княжна? Не имею права себе купить...

— Сколько стоит? — спросил Милонег.

Мастер поклонился:

— Ползолотника, госпударь. Это ест десять динарий.

— Ладно, я беру, — мечник развязал кошелёк, висевший на поясе, вынул деньги, отсчитал серебряные монетки.

— О, зачем ты тратишься? — покраснела монашка. — Я не вправе принимать от тебя дорогие подарки.

— А, безделица, Анастасо, — отмахнулся юноша. — И тем более, что я тебе буду не чужой, дядей стану.

Взяв колечко, он надел его девочке на пальчик.

— Как красиво! — произнесла она в восхищении. — Я благодарю, Милонег. Можно мне поцеловать тебя в щёку? Как племяннице?

— Можно, — разрешил сын волхва несколько смущённо.

Он почувствовал на своей щеке след от маленьких нежных губ. Что-то ёкнуло у него в груди. Сердце замерло.

Выйдя из мастерской, молодой человек спросил:

— Хочешь, буду учить тебя русской речи?

— О, конечно! — обрадовалась она. — Это было бы очень хорошо! Я могла бы начать немедленно.

Мечник посмотрел на неё игриво:

— Что ж, произнеси: «лю-бовь»...

— Лу-бофф... — вытянула губы Анастасия. — Что такое «лубофф»?

— «Агапэ», — повторил он по-гречески.

Занимались языком каждый день после возвращения из похода в церковь. Милонег объяснял значения русских слов и попутно рассказывал об обычаях, праздниках, об устройстве жизни. Девочка внимала, иногда поражалась:

— Значит, ваша вера допускает иметь много жён?

— Допускает, да. Но, как правило, мало кто заводит себе сразу нескольких. Например, у Добрыни, шурина Святослава от второго брака, две жены. Русская, Несмеяна, в Киеве живёт. А вторая — хазарка, Юдифь, он её поселил в Вышгороде, в собственном дворце. И ещё у него дочка от чужой жены, от Белянки Ушатовны, бывшей замужем за Мстиславом Свенельдичем. Был большой скандал, поединок, и Добрыня ранил Мстишу. Тот едва жив остался. А Белянку свою запер в Овруче. Там она и разрешилась от бремени — девочкой Нежданой.

— А у нас, у христиан, многожёнство запрещено, — говорила гречанка. — Впрочем, — улыбнулась она, — грешников не меньше!

Он смотрел ей в глаза, чёрные, как бездна, на её длинные ресницы, загнутые кверху, на прекрасный рисунок небольших полных губ и старался подавить в себе чувство нежности, то и дело возникавшее в сердце. Уходил с уроков грустный. Долг и совесть мучили его.

Но однажды монашка заявила сама:

— Знаешь, Милонег, нам не надо больше видеться. Пусть другие провожают меня к заутрене. Если больше некому, лучше я совсем в церковь не пойду. И уроки наши тоже не надо продолжать.

Он оторопел и спросил, волнуясь:

— Почему? Я не понимаю.

— Не обманывай, понимаешь! — вспыхнула она. — Это плохо кончится.

На глазах у гречанки выступили слёзы. Милонег взял её за плечи — детские и хрупкие. И приблизил лицо к лицу.

— Нет, — проговорила она. — Мы погибнем оба. Слышишь, Милонег?..

Он не дал ей закончить мысль. Начал целовать жарко и восторженно. Но Анастасия, вырвавшись из рук, стала звать на помощь:

— Суламифь! Суламифь!

Подоспела холопка. Милонег; не сказав ни слова, выбежал из горницы, проклиная себя за безрассудство.

Киев, лето 968 года