Бич Божий

Город готовился к штурму печенегами. Степняки расположились в долине, и от блеска островерхих золочёных шатров, если смотреть с городской стены, резало в глазах. Был загублен выращенный урожай — на полях с огородами, примыкавших к Киеву. Печенеги захватили стада, пасшиеся в долине, пчельники порушили и разграбили мастерские (основная масса ремесленников работала на Подоле, а Подол не входил тогда в черту города и поэтому стеной не был обнесён). Жители окрестностей в панике бежали — кто успел прошмыгнуть в ворота до их закрытия, кто на лодках переправился через Днепр. Впрочем, степняки не глумились над теми, кто остался: не насиловали девиц и замужних, не кастрировали мужчин. И вообще вели себя для захватчиков относительно смирно. Только обложили город, и всё. Да стреляли из лука в смельчаков, бесшабашно танцевавших и строивших рожи на гребне стены.

Но Мстислав Свенельдич, по прозвищу Лют, как начальник дружины, оставленной Святославом в Киеве, был готов к наступлению неприятеля. Он велел днём и ночью наблюдать за противником и мгновенно разжигать костры под котлами в случае опасности. А котлы располагались на стенах, и бурлящий в них кипяток низвергался на головы атакующих. Кроме этого всё оружие — палицы, мечи, луки, стрелы — раздавалось мужчинам от тринадцати до пятидесяти и отдельным, наиболее отчаянным женщинам. Уличные старосты следили за порядком. Продовольствие и напитки подлежали учёту и расходовались достаточно скупо.

В это время на другом берегу Днепра появилась дружина Претича. Был он князем в Чернигове и довольно близким родственником Мстислава (чья родная сестра. Любава Свенельдовна, была замужем за сыном Претича). Но, увидев многочисленность печенегов, князь слегка струхнул и переправляться пока что не стал. Он расположился на том берегу, наблюдая за развитием действий. А у стен было всё спокойно, небольшие перестрелки из луков да ночные костры в лагере пришельцев с танцами под бубен.

Так прошли три недели.

И однажды в горнице у Мстислава-Люта за обеденным столом собрались: сам хозяин, долговязый тридцатилетний мужчина с редкой бородой и бесцветными волчьими глазами; волхв Жеривол, отец Милонега, с гривой жёстких седых волос, бритыми щеками и орлиным носом, — было ему за пятьдесят; и Путята Ушатич, юный мечник Мстислава Свенельдича, девятнадцати лет, тоже его родственник — шурин, — угловатый парень со славянским лицом, сколь бесхитростный, столь и косноязычный. Он дружил с княжичем Олегом.

Ели на первое — окрошку, на второе — жареного гуся с яблоками, черносливом и баклажанами, кашу пшённую с маслом, мёдом, пили пиво и красное вино византийского розлива. И вели беседу.

— Не пойму этих степняков, — говорил Мстислав, сумрачно работая челюстями. — Что хотят? Отчего не начинают?

— Силы берегут, — выдвигал предположение Жеривол.

— На измор надеются взять. Дело ясное.

— А продуктов хватит у нас ещё недели на две.

— Голод порождает в людях безумства, — веско замечал отец Милонега. — А тем более — на руках у мужчин оружие.

Голос подал и юный дружинник:

— Как вернётся Святослав да узнает, что княгиню со внуками голодом морили, учинит нам расправу немилосердну.

— Это верно. Вдруг случится что? Не снести тогда головы всем, кто был в ответе.

Помолчали.

— Кабы вместе с Претичем степняков ударить! — помечтал Путята.

— Струсил Претич, убоялся печенежского воинства, — Жеривол вздохнул.

— Не поймёт другого: лучше умереть в бою, чем от гнева князя.

— Кабы с ним снестись, научить уму-разуму...

— Как же ты снесёшься? — усмехнулся Мстислав. — Живо полетит твоя голова от меча поганых.

Тут лицо волхва стало хитроватым:

— Вот что надо сделать!.. — он отставил кубок. — Ведь людей, оставшихся на Подоле, они не трогают? Мы гонца оденем в простое платье, спустим со стены под покровом ночи. Он пройдёт через лагерь степняков, а затем переплывёт через Днепр.

— Риск велик, — покачал головой Свенельдич.

— Если в лагере его не раскроют, так застрелят потом в воде.

— Взрослых на Подоле не так уж много осталось, — согласился с Лютом Путята. — Все они на виду. Новое лицо обнаружат сразу.

— Значит, нужно ребёнка снарядить, — не сдавался кудесник. — Это я беру на себя. Вы подумайте, что сказать Претичу, как его подвигнуть на бой.

* * *

...А в покоях княгини Ольги началась кутерьма: у Малуши возникли первые схватки. Мать Владимира жалобно стонала, лёжа на высоком одре.

Временами накатывал на неё жаркий, душный сон: видела она себя маленькой, как горит любимый Искоростень — город, где она родилась, город её отца, князя Мала. «Тятя, — кричит во сне Малуша, — помоги, не бросай!» Но хватает её на руки не отец, а брат — восьмилетний Добрыня...

Открывая глаза, видела одрину — тётка Ратша гладила её по щеке, говорила ласково:

— Берегиня, Берегиня, сбереги милую Малушу, чистую её душу, как воды напиться, дай ей разродиться! — начинала пританцовывать и махать кнутом — справа, слева, отгоняя нечистых духов. Колдовала над водой, вешала над одром колоски пшеницы, ивовые ветви, мазала роженице лоб и губы мёдом.