Бич Божий. Божье знаменье

Оставив императора, послы, Орест и Годичан, отправились в отведенные им роскошные покои дворца византийских императоров.

Взбешенный требованием Аттилы, Феодосий положительно не знал, что предпринять, чтобы хоть несколько умерить требования победителя.

Окружавшие его придворные стояли в недоумении.

Наконец Феодосий встал и дал знак, чтобы его оставили одного.

Придворные, один по одному, вышли из посольского покоя императора, тихо перешептываясь между собою о предстоящей придворной грозе.

Оставшись один, Феодосий в раздумье быстро начал ходить из угла в угол, потом подошел к столу и ударил небольшой пальмовой палочкой по серебряной дощечке, которая висела между двух мраморных столбиков.

Приятный звон серебра раздался в посольском покое и быст ро смолк.

На звон вошел евнух Хрисафий и почтительно остановился у дверей.

Некоторое время Феодосий не замечал вошедшего любимца, потом, увидав, быстро подошел к нему, положил руку на его плечо и проговорил:

– Ты прав, Хрисафий: поступить иначе я не могу. С этим согласна и Евдокия. Я ей уже передал о твоем совете. Согласна также и сестра моя, Пульхерия, и Марциалий.

Хрисафий склонил голову и поцеловал лежащую на его плече руку.

– Прав, прав! – продолжал Феодосий. – Но как же это сделать? Я, признаюсь, не знаю.

– Повели мне, властелин, поступить так, как я найду лучшим, – ответил Хрисафий каким-то полумужским-полуженским голосом.

Феодосий помолчал и потом спросил:

– И ты, Хрисафий, надеешься?

– Властелин, – отвечал Хрисафий, – не в нашей власти исполнить то, что хотелось исполнить. Но, как верный раб твой, я приму все меры, чтобы замысел нам удался.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказал в раздумье Феодосий, – я тебе верю, много верю, и думаю, что ты поможешь мне. Ступай, делай то, что тебе угодно. Только, пожалуйста, прошу тебя, не беспокой меня: я так утомлен, так расстроен этим варварским посольством, что готов слечь в постель.

Поклонившись и поцеловав руку у Феодосия, Хрисафий вышел и тотчас же отправился в покой к Годичану. Но так как он не знал славянского языка, то взял с собой переводчика, Вигилу.

Хрисафий с Вигилою вошли к Годичану как нельзя более кстати.

Годичан ходил и с любопытством осматривал стены, на которых искусной рукой были написаны картины из греческой мифологии.

– Посол великого царя, – заговорил через переводчика Хрисафий, – не хочет ли осмотреть и другие покои императорского дворца?

Годичан изъявил свое согласие.

Они пошли осматривать императорский дворец.

Дворец действительно представлял много чудесного и восхитительного. В нем было собрано все, что только создало дивного и роскошного человечество той эпохи. Каждый из народов внес во дворец какое-либо свое диво, величие, красоту, прелесть, очарование. Рим внес туда свои соблазнительные термы, с ваннами, каскадами, бассейнами, цветными гирляндами и благовониями. Аравия – свои пушистые ковры, шелки, прозрачные ткани, роскошные седалища и ложа. Север принес туда целые груды бледно-желтых янтарей. Индия – драгоценные каменья, прихотливые раковины, деревья и цветы. Сама Греция украсила их роскошными колоннадами, картинами и статуями. Это было диво своего века, диво века, когда человек весь свой ум, все свое знание, свой гений вкладывал в созидаемые им громады: дворцы, мосты, сады, каналы и пирамиды.

И до сих пор западная Европа, Африка, Аравия, Персия и Индия полны этими величественными развалинами.

Годичан, никогда не видавший подобных див, приходил на каждом шагу в неописанное восхищение и расспрашивал Хрисафия, как и откуда все это взято, когда и кем сделано, много ли стоило.

Хрисафий через Вигилу удовлетворял его любопытство и вместе с тем прибавлял:

– Все это очень легко приобресть, стоит только захотеть.

Сначала Годичан не обращал на эту прибавку внимания, наконец частое повторение ее показалось ему несколько странным, и он через переводчика спросил у Хрисафия:

– Как так легко?

– Очень легко, – отвечал Хрисафий.

– А как? – спросил Годичан.

– А так: и посла ожидает подобное же богатство, если он перейдет к византийцам.

Годичан на это возразил:

– Слуге и подданному, имеющему свое отечество, этого сделать непристойно.

– А имеет ли посол, – спросил Хрисафий, – легкий доступ к царю и какой чин занимает?

– Чин на мне воеводский, – отвечал Годичан, – я вхож к своему царю и начальствую его телохранителями вместе с другими воеводами, которые, по определенным дням, вооруженные, исправляют эту службу при своем царе.

После этого Хрисафий намекнул Годичану, что может доставить ему величайшее счастье и почести и изъявил желание поговорить с ним откровенно.

Годичан согласился выслушать его.

Тогда Хрисафий через Вигилу поклялся Годичану в том, что будет говорить о деле для него полезном, и требовал взаимной клятвы в том, что Годичан не разгласит вверенной ему тайны, если и не согласится на предложение.

Годичан поклялся по своему славянскому обычаю.

Тогда Хрисафий сказал Годичану, что если он, возвратясь к своему двору, умертвит царя и перейдет к византийцам, то будет принят с великими почестями и будет жить в великом богатстве и счастии между ними.