– Когда мне исполнилось шестнадцать с половиной, папа, – омега судорожно икнул, – наконец, разрешил мне сходить на мою первую вечеринку. Конечно, я должен был вернуться к десяти и быть трезвым как стёклышко, – омега дотянулся до бутылки и щёлкнул по ней, вызвав звон, – чтобы мне разрешили сходить в следующий раз, а я был послушным мальчиком, знаешь ли. И с каждой тусовки, была ли она самая долгожданная, или самая зажигательная, или… Да хоть у чёрта на рогах, я всегда, всегда возвращался как было велено. Кроме одной. С одной я вернулся глубокой ночью, надеясь не разбудить родных. На утро папа хотел закатить скандал и посадить меня под домашний арест, но всё было без надобности, потому что по моему виду было понятно, что ни на какие вечеринки я больше ходить не буду. Никогда. Знаешь, что это была за вечеринка? Это был твой день рождения, Трой. И ты справлял его в этом самом доме, и Агат, я уверен, до сих пор помнит, как вызывал мне такси в три часа ночи, собирая по полу разбитый пьяными подростками хрусталь. А как всё мило начиналось! Я, делая вид, что совсем даже и не рад тому, что один из моих тогдашних приятелей позвал меня с собой на твой день рождения, пришёл позже основной массы. Тот приятель оказался уже в состоянии нестояния, поэтому я был предоставлен сам себе, и конечно же захотел найти виновника торжества, или, как мы уже знаем, мою голубую мечту и неразделённую любовь – Троя, чтоб ему сдохнуть, Паркера.
Элиот замолчал, и его пьяная полуулыбка начала медленно сползать с лица, полностью уступая место мрачному взгляду в никуда.
– Нашёл? – затаил дыхание Трой.
– Нашёл, – подтвердил омега, – нашёл на свою голову, точнее, не голову, но нашёл. В спальне. Ты был просто в стельку, уже на боковую собирался, а тут я вваливаюсь в полумрак комнаты, как поздний подарочек к Дню Рождения. Я что-то наврал о том, что искал туалет, а у самого сердце из груди выпрыгивает, потому что Трой со мной заговорил, а потом и заигрывать начал. Слово за слово, и вот мы уже целуемся, и ты прижимаешь меня лопатками к двери – прямо как в моих мокрых снах, прикинь? Ты лезешь ко мне под одежду, снимаешь её без сопротивления, и мы, словно двое возлюбленных, валимся на постель. Всё было как в сказке, нет, как в дешёвом романе для омег: я плавился под руками и губами, о которых так долго мечтал… А потом ты уткнул меня лицом в подушку и трахал, называя чужим именем.
– И тогда дивный сон в мгновенье превратился в кошмар, от которого нельзя проснуться. Тело реагировало на происходящее понятным образом, а в голове был ад, – Элиот поднял глаза к потолку, давя, судя по всему, подступающие слёзы. – Я ведь не знал, что мы пара! Я себя ненавидел за то, что не смог вылезти из под тебя как только понял, что ты просто спьяну перепутал меня с кем-то. С кем-то, кого хотел и кого, по твоему мнению, сейчас и представлял под собой, и это был не я… На следующий день, в школе, я понял, что ты ничего не помнишь, потому что ты как и раньше не смотрел в мою сторону, а я теперь не мог смотреть в твою. Слава богу, мы учились в разных классах, иначе бы, я клянусь, что-нибудь с собой сделал, потому что я даже в одном коридоре с тобой находиться не мог. Я тогда пообещал себе, что это был первый и последний раз, когда я позволил Трою Паркеру трахать моё тело.
Омега надолго замолчал, явно начиная засыпать:
– Я ведь тебя ненавижу, потому что ты был прав, – Элиот откинул голову на спинку дивана, прикрыв глаза, – когда сказал, что я сам приду и сам насажусь. А мне так не хочется, – и с этими словами уснул.
Элиоту казалось, что он жалел о том, что произошло, ещё до того как проснулся. А проснулся он в постели Троя полностью одетым, накрытый тёплым одеялом, а рядом, подтянув колени к себе – поза смотрелась немного странно для мощного альфы – сидел хозяин комнаты и смотрел, как зимнее солнце встаёт над городом. Омега бы точно умилился такой картине, если бы не воспоминания о вчерашнем вечере, точнее его части, где у пьяного Элиота развязался до неприличия язык, и он сболтнул свою личную маленькую трагедию и не кому-то, а Паркеру!
Дело было даже не в том, что Элиот рассказал давнюю историю, а в том, что дал понять, что не забыл, что до сих пор болит, и что он, Элиот, эгоистичный и мелочный мудак, раз не смог переступить через собственную гордость ради траха для спасения жизни. По крайней мере, именно так о себе думал Элиот, он всегда стыдился своей чёрной обиды, но если гнобить за это его начнёт теперь и Трой…
– Если ты веришь в весь тот пьяный бред, что я вчера наговорил…– попытался вывернуться из ситуации омега, но ему не дали.
– А мне не нужно верить, Элиот, – перебил его альфа, – я был у врача.
От такой новости омега моментально напрягся, но спросить ничего не успел, потому что Трой продолжил: