Бич небесный

– Да, черт побери! В Оклахоме – вот сейчас, после всего, что случилось, – команчей больше, чем когда их племя кочевало на свободе, и это самое странное. Команчи не вымерли, ничего с ними не стало. Они просто изменились и переместились в пространстве. Все это время они жили себе и размножались, как и все остальные человеческие существа в этом мире. Команчей тысячи. Они занимаются сельским хозяйством, держат небольшие магазинчики и все такое… Очень любят церковь, представляешь – все ходят в церковь! Никаких этих дикарских культов, ничего такого, все старые добрые христиане. Не сказала бы, что они процветают, – для американцев они чертовски бедный народ, – но по телику можно увидеть вещи и гораздо хуже.

– Понимаю. И что же вы узнали из всего этого?

Эллен Мэй рассмеялась.

– Ну, я вышла там замуж за одного… Однако о том, как жить с бизонами, они знают примерно столько же, сколько ты, паренек, о том, каково быть немецким шпионом. Не знаю… Старики до сих пор немного говорят на своем языке, и аромат старой жизни еще чувствуется, пусть даже самую чуточку. Я хотела разузнать насчет травничества, о том, как жить от земли. А в результате узнала много всего из области ботаники. Но об этом я узнала в основном из текстовых файлов и баз данных. Черт возьми, Алекс, сто пятьдесят лет!

Она вздохнула.

– Это долгий срок… Вот посмотри: я выросла в Западном Техасе. Я была приличной девушкой из достойной семьи ранчеро, закончила среднюю школу, ходила в церковь, смотрела телевизор, покупала себе платья и туфельки, ходила на танцы… Мы считали эту землю своей. И сколько, ты думаешь, останется от этой жизни через сто пятьдесят лет? Лысый хрен, Алекс! Ничего не останется!

– Ну, я бы не стал так говорить, – возразил Алекс. – В конце концов, существуют правительственные архивы. Правительство очень хорошо рубит в этом деле. Базы данных, статистика, всякая всячина на платиновых дисках, которые потом хранятся в соляных копях…

– Ну конечно, конечно, и в Анадарко тоже есть музеи американских индейцев, где на все наклеены красивые ярлычки, но это все ушло, парень! Команчи стерты с лица земли и развеяны по ветру! И мы стерты с лица земли и развеяны по ветру! Сначала мы сделали это с ними. Потом мы сделали это с землей. А теперь мы сделали это с самими собой. И когда мы наконец уберемся отсюда – я не знаю, за каким чертом кому-нибудь может понадобиться что-либо знать о нас!

Алекс был впечатлен. Он видел прежде по телевизору, как старики открыто говорят об общепланетарном угасании в своих стариковских ток-шоу – таких резко сделанных старомодных ток-шоу, без особых видеоэффектов, где люди мало что делают, а просто сидят и разговаривают. Но ему всегда казалось, что старики испытывали некоторое замешательство, если им приходилось поднимать подобные вопросы перед лицом молодого поколения. Возможно, это из-за того, что все старики всего мира априори являлись экологическими преступниками. Которых, возможно, следовало бы привлечь к суду какого-нибудь трибунала грядущих поколений и судить за злодеяния, совершенные ими против биосферы.

Хотя, впрочем, они вряд ли позволили бы этому случиться. Целые дерьмовые кучи стариков по-прежнему продолжали заправлять всем в мире и совсем не спешили отдавать свою власть, несмотря на все те абсурдно глупые вещи, которые сделали с ее помощью. Время от времени они упоминали об ужасных последствиях плохой погоды, но всегда в этакой уклончивой, очень абстрактной манере, словно бы окружавшие их несчастья не имели ничего общего с тем, что они сделали.

Алекс подозревал, что когда-нибудь, возможно, случится что-нибудь вроде формального подведения итогов – когда все, кого могли бы признать виновными, будут уже мертвы и погребены, так что никакого риска не будет. Возможно, это будет похоже на то, как это было, когда наконец пало коммунистическое правительство в Китае: множество трибуналов, на которых ребята в строгих костюмах разражаются суровыми речами, обличающими кучу старых мертвых людей.

– Ну, я бы сказал, что кое-чему полезному вы все же научились, – заметил Алекс. – Я нигде не видел, чтобы люди ели так, как едят у вас в бригаде.

– Питаемся от земли, – кивнула Эллен Мэй. – Дело непростое, это уж точно. Баланс прежних видов – изначальная экология – здесь разрушен подчистую. Поверь мне, эта земля больше не имеет ничего общего с тем, чем были Высокие равнины прежде, и никогда больше не будет иметь. Здесь полно чужеземных сорняков, видов-захватчиков, почвы истощены, климат совсем спятил. Но западнотехасская флора всегда чертовски отлично адаптировалась к суровому климату. Так что для команчей здесь по-прежнему есть пища. Возьми, например, поросячий корень. Черт возьми, да ведь поросячий корень – это амарант, очень питательный злак; но здесь он может расти в трещине на тротуаре! Конечно, никому не придет в голову есть поросячий корень, если не знаешь заранее, что это такое…

– Конечно, – отозвался Алекс.