Бич Нергала

Киммериец и сам считал, что Паако следовало оставить в разоренной деревне, а еще лучше в пещере, под опекой той грудастой молодки с кетменем, – Конан помнил, как покаянно она смотрела на раненного солдата, и не сомневался, что от ее нежных прикосновений распоротая ягодица зажила бы в считанные недели. Но Паако упросил товарищей взять его с собой, и Конану такая стойкость, такая верность долгу пришлась по душе. Рану хорошенько перевязали; Сонго предлагал зашить ее, но Конан отсоветовал: наверняка загноится, ведь жара, грязь, да и ходьба в придачу, лучше сначала подержать под повязкой личинок мух, пусть выедят всю гниль, а в Бусаре найдем хорошего лекаря, ему и иголку в руки.

Юйсары вызвалась идти с ними, у нее не осталось никого из родни, только жажда мести в девичьем сердце, постаревшем в одночасье. Конан знал, что она умеет обращаться с кривым пастушеским ножом, ей бы еще стрельбе из арбалета научиться, а большего женщине и не надо, копье и меч не для нее. Ему доводилось встречать воительниц, которые сражались мечами, но то были женщины из разбойничьих племен или из семей военной аристократии, к оружию их приучали с малолетства, а Юйсары родилась в доме мирного степного пастуха, умела стряпать, ухаживать за скотиной, выделывать шкуры, вязать, ткать, выращивать злаки и овощи, – но никто и никогда не учил ее фехтовать или метать дротик. Он показал ей кое-какие приемы – бесшумную ходьбу, снятие вражеского часового кожаной удавкой, неуловимый удар стилетом, припрятанным в рукаве, подарил крошечную обоюдоострую пластинку из бронзы – с ее помощью можно избавиться от пут и молниеносным взмахом рассечь недругу сонную артерию; сам он носил добрую дюжину таких пластинок в неприметных карманах на одежде и голенищах, чтобы в любом положении можно было дотянуться до одной из них.

По вечерам на привалах Юйсары с жадностью постигала его науку, но стрельба из арбалета ей упорно не давалась, и это лишний раз убедило Конана, что стрелком надо родиться. Сам киммериец из арбалета попадал в горную куропатку за полтораста шагов; вспоминая свой любимый боссонский дальнобойный лук, доставшийся апийцам вместе с обозом, он раздраженно поджимал губы. Плато, по которому брел десяток путников, вдруг оборвалось. Вниз уходила желто-серая лессовая круча с выходами грязно-бурых пластов доломита и мелкоплитчатого розового песчаника; дно котловины – сплошь бугры и буераки – примыкало к отвесной конической скале, которую справа огибала козья тропка.

– Там человек! – воскликнул Сонго.

– И конь! – Киммериец показал пальцем на менее заметное пятно.

Человек сидел у кучки хвороста, обхватив руками колени и опираясь на них подбородком. На нем был дорогой халат, справа под рукой лежала кривая сабля в сверкающих золотом ножнах и островерхий граненый шлем с перьями тропических птиц. Конь стоял за кустами, виднелась только голова, но блеск изумрудов и рубинов на уздечке давал понять, что сбруя скакуна не уступает роскошью одежде и оружию его владельца.

– Да это же Дазаут! – Сонго окинул взглядом склон под ногами, выбирая путь поудобнее, но Конан удержал его за руку.

– Погоди. – Он снял и опустил на землю неудобную цилиндрическую корзину. – Не нравится мне это.

– Почему? – Сонго недоуменно посмотрел на него, затем пригляделся к Дазауту. Кучка хвороста у ног молодого аристократа наводила на мысль, что он решил развести костер, но потом вспомнил, что не взял огнива. – Похоже, он один.

– Вот это меня и удивляет. – Конан проверил, легко ли выскальзывают из ножен меч и кинжал, затем протянул Сонго арбалет и колчан со стрелами. – Ты когда-нибудь видел его одного? Спущусь, потолкую. Люди пусть отойдут от обрыва, а ты прикрывай меня.

Он опустился на корточки напротив воеводы, по другую сторону неразожженного костра. Дазаут уже давно оторвал голову от колен и следил за ним настороженным взглядом.

– Здравствуй, командир, – произнес Конан. Нехремский этикет требовал более почтительного, даже цветистого приветствия, но Конан и раньше пренебрегал им, а сейчас считал и вовсе неуместным.

Дазаут кивнул, вернее, дернул головой, и не проронил ни слова.

– Ты один? Без свиты?

Опять угрюмый кивок.

– А где армия?

Дазаут мотнул головой вправо.

– В Бусаре? – допытывался Конан. Утвердительное движение головой, затем пожатие плечами.

– Разбита?

– Наголову!

Конан не узнал голоса Дазаута, и его ошеломила злорадная ухмылка.

– Погоди-ка! А ну, рассказывай! Что с Бусарой? Где Токтыгай? Как ты здесь оказался?

Дазаут поднялся на ноги, распахнул халат, подтянул шелковые шаровары, неторопливо почесал между ног и снова сел.

– Ну?! – Конан терял терпение.

– Что значит – ну? – хриплым, низким голосом спросил Дазаут. – Тебе не кажется, что подобное обращение к великому полководцу заслуживает кнута?

– А тебе не кажется, что я сейчас тебе зубы выбью?! – вспылил Конан. – Где твои люди, ты, молокосос? – Он подался вперед, но Дазаут снова ухмыльнулся и примирительно поднял руки.