Бич Нергала

Не вставая с ложа, Кай-Хан наклонился, взял в руки небольшую клетку с яркоперыми ткачиками, состроил умильную гримасу. Потревоженные пичуги сорвались с тонкого насеста, захлопали крылышками, завертели головками.

— Потому что иначе, — зловеще вымолвил апийский военачальник, — я посажу на колья всех бусарцев. От самого дряхлого старикашки до последнего вшивого младенца. И распущу слухи, что меня подговорил агадейский король. Как ты думаешь, мне поверят? — Не дожидаясь ответа, он твердо произнес: — Мы идем на Бусару. Хочешь, поезжай с нами, хочешь, проваливай на все четыре стороны вместе со своим придурковатым фокусником. Твои повозки останутся у нас. Но если ты согласен нам помочь, даю слово воина, что в Бусаре не прольется лишней крови.

Несколько мгновений Бен-Саиф простоял, сжимая и разжимая кулаки и глядя в земляной пол. Наконец поднял голову.

— Этого мало.

— Да ну? — Кай-Хан опустил клетку и улыбнулся, блеснув желтыми зубами.

— В Бусаре ты оставишь гарнизон, а сам двинешься к Когиру. Дойдешь до границы и будешь там стоять, сколько нам понадобится.

— Сколько? — Апиец потянулся к кальяну.

— Неделю, может, две. Пока мы не договоримся с Токтыгаем. Нам нужен кулак над головой когирской знати.

— Хм. — Кай-Хан призадумался. — А как же Самрак? Кто будет угрожать столице?

— Полсотни удальцов, изображающие твой авангард. Пускай щиплют патрули, но не ввязываются в серьезную драку. Главное, чтобы они почаще попадались на глаза нехремским войскам. Задача рискованная, но посильная.

— Да, Нулан бы с нею легко справился, а я, дурак, не захотел увидеть своей выгоды. — Каи-Хан рассмеялся и подмигнул Бен-Саифу. — Теперь ты знаешь, сотник, что такое человеческая непредсказуемость.

Бен-Саиф похолодел. Неужели этот мерзавец читает мысли? Нет, скорее всего, к агадейскому шатру приросло чье-то ухо, когда Бен-Саиф делился с Луном своими печалями.

— И вот еще что, — сказал он. — Лун с нами не пойдет. У него срочные дела в Даисе.

Апиец небрежно махнул рукой.

— Пусть катится. Вот уж о ком жалеть не стану! Пока в моей армии мелькает бабья задница этого скомороха, у него растут шансы утонуть в яме с дерьмом. — Он помолчал, хмуро разглядывая ткачиков, наконец, процедил сквозь зубы, не поднимая головы: — Я все сказал. Ступай.

* * *

Город пылал. На узких горбатых улочках сплошным ковром лежали мертвецы, их кровь смешивалась и запекалась на серой брусчатке. Сквозь дым и вопли умирающих проносились свирепые степные всадники, охваченные жаждой разрушения и убийства. Бусара пала почти без боя. Губернатор и вся его родня заживо сгорели во дворце, городская стража и войска гарнизона частью погибли на стенах, частью разбежались, и лишь несколько десятков смельчаков, не бросивших оружие, укрылись в высоком каменном храме Митры. С его плоской крыши, окруженной зубчатым парапетом, город был виден как на ладони.

— Скоро и за нас возьмутся. — Сафар, капитан городской стражи, командовавший этими людьми, обреченно смотрел через площадь на гибнущий в огне губернаторский особняк. — Лук! — закричал он. — Скорее!

Самый обыкновенный мальчишка с улицы, вчерашний торговец вином, поспешил к нему с длинным луком и колчаном. Тренькнула тетива, а мгновением позже снизу донесся возглас. Крепко сбитый апиец, тащивший на аркане по площади свою жертву, схватился за пробитую шею и вывалился из седла. Сафар выругался, его взгляд снова заскользил по горящим кварталам.

Аррахуссе не верилось, что он еще жив. Его старая гостиница превратилась в груду щебня и гнилых досок, которые погребли под собой почти всех постояльцев и слуг. Сам он через подвал (тот самый, по которому сбежал от стражников Конан) выбрался в соседний двор, а оттуда — в переулок, где степняки кололи и рубили всех без разбору. Мечась, как бродячий кот от живодеров, добрался он до главной площади и там попался на глаза ликующему апийскому всаднику. Его хохот еще стоял в ушах Аррахуссы, когда он стаскивал с окровавленной шеи грязную веревку.

Прямо напротив него из чердачного окна губернаторского дворца с душераздирающим криком выпрыгнула красивая молодая женщина; дорогие шелка на ней превратились в огненный саван. Аррахусса вжал голову в плечи и попятился от убитого степняка. Внезапно его схватили сзади жилистые руки; он завизжал от страха, но умолк, узнав нехремский выговор. Уцелевший стражник затащил его в двери храма, в напоенный чадом сумрак, где вокруг алтаря, громадного золотого диска, между беломраморными Слугами Митры, простирающими к потолку изящные руки, виднелись темные силуэты вооруженных людей.

* * *

— Ты обещал, что резни не будет. — Сквозь багровую пелену гнева и отчаяния Бен-Саиф смотрел на пылающий дворец губернатора, на площадь, усеянную трупами.

— А ее и нет. Вон, глянь. — Каи-Хан показал из переулка на крышу храма, с которой летели нехремские стрелы. — Резня, это когда город сдался, а победителям хочется развлечений. Пока в Бусаре сопротивляется хоть один ублюдок, резни нет, а есть честный бой. Хочешь, поди, прикончи их или уговори сдаться, и тогда я успокою моих забияк.