Бич Нергала

Бен-Саиф отрицательно покачал головой. Поздно. Никого уже не спасти. И Нехрем вовеки не забудет и не простит Агадее лютого набега апийских извергов. Замысел, казавшийся таким простым и легким в исполнении, обернулся кровавым кошмаром. Он, честный солдат, с молоком матери впитавший заповеди пресветлой Инанны, привел свою богиню в этот многострадальный край, позабыв о том, что загадочная сестра Эрешкигали вместе с любовью обычно приносит гибель, а вместе с мудростью — раздор.

— Я не верю тебе, Каи-Хан, — уныло произнес он. — И я ухожу. Ты все испортил, все погубил. Прощай и будь проклят. И не пытайся меня остановить, а то я с радостью убью тебя одним шевелением пальца. — Чтобы не показаться голословным, он поднял «жало Мушхуша» — короткую трубку из серого металла, которую Каи-Хан только сегодня увидел в деле.

Соправитель Апа родился в семье воина, почти всю жизнь провел в походах и сражениях, и его было не так-то просто испугать чужеземной диковиной. Вокруг сидели на конях надежные парни, если они всем скопом бросятся на Бен-Саифа, он вряд ли успеет пошевелить пальцем.

Глядя в тоскливые глаза, Каи-Хан брезгливо поморщился и махнул рукой. Ему не нужна была смерть агадейского глупца.

Когда понурый всадник в серых латах скрылся из виду, Каи-Хан повернулся к своим ординарцам.

— Ну? Долго я буду любоваться этими вшивыми лучниками? Сколько еще наших они должны продырявить? Живо две сотни на штурм храма. Остальным прочесать город, и чтоб ни одна гнида не уползла! «Будешь знать, фокусник, — мысленно воззвал он к Луну, — чего стоит попугайское дерьмо!»

Глава 10

Сумерки приближали горизонты, сокращали огромное море чахлой травы до жалкой лужицы, обрамленной темными горбами курганов. Где-то за этими смутными окоемами затерялась разбойничья шайка, к которой у Конана был особый счет. Кровавый след довел его до когирской границы, до сожженного моста, и Конану не понадобилось убеждать Сонго и его товарищей, чтобы они дали крюк по бездорожью, к переправе, что лежала намного выше по течению пограничной реки. Вечер застиг их вдали от брода, и кое-кто заговорил о привале, но Конан настоял, чтобы отряд двигался дальше. «Заночуем на том берегу», — угрюмо сказал он. Чутье подсказывало ему: враг не стоит на месте. Кавалькада двигалась гуськом по тропинке, протоптанной неведомо кем. Конан ехал впереди на выносливом бусарском коне, сразу за ним на гирканской вороной кобыле рысил Сонго, а Юйсары держалась в середине отряда. После долгого, изнурительного пешего похода верховая езда только Паако и еще двум раненым телохранителям Зивиллы, которых друзья не решились оставить в Бусаре, казалась пыткой. Сам Конан, на своем веку пересекший немало стран, почти не слезая с седла, наслаждался бы ездой, если б не мрачные мысли. За его спиной осталась беззащитная Бусара, остался Сафар, с которым в городских тавернах выпито немало вина и который теперь ненавидит Конана, как заклятого врага. Остались тысячи мирных обывателей, им не будет пощады, когда чудесное оружие грозных агадейских магов проломит крепостные стены для свирепой апийской конницы. И самое страшное — там осталась его запятнанная честь.

В полдень они встретили среди низких холмов десяток безоружных апийских воинов. Степняки не пытались сопротивляться, когда их окружили семьдесят с лишним когирских всадников в сверкающих бронзовых доспехах. Вымаливая пощаду, они рассказали историю своих злоключений: их конная сотня преследовала дезертиров, укравших у Каи-Хана обоз с добычей, и нарвалась на засаду. Все их товарищи полегли под коварным ударом изменников, объединившихся с нехремскими дезертирами, а сами они попали в плен. Затем их отпустили без лошадей и оружия, а командиру дали коня, чтобы он отправился к Каи-Хану и рассказал о своей неудаче, и сотник Ияр, да покарают его боги за глупость и малодушие, умчался быстрее ветра, бросив своих верных солдат на произвол судьбы. Они долго брели по курганам, ночью сбились с пути, а утром так и не сумели найти дорогу к своему стану.

По их сбивчивым описаниям один из когирцев определил, где сотня Ияра попала в западню, и взялся довести отряд.

Без лихих коней и острых сабель апийцы выглядели жалко, от их воинственности не осталось и следа, но Конан понимал, что оставлять их живыми на нехремской земле опасно. Если волк повадился резать овец, он не уймется, пока не истребит всю отару. Превозмогая недовольство, он смотрел, как пленникам дают отойти на полет стрелы, а затем несколько когирских воинов, по молодости лет не слишком хорошо владеющих своим ремеслом, внимая наставлениям ветеранов, наклоняют вдоль земли длинные копья и пускают коней вскачь.

Равнодушная степь проглотила предсмертные вопли. Вскоре молодые всадники вернулись, по разу вонзили копья в землю, чтобы счистить кровь с наконечников, и кавалькада двинулась на северо-восток.