Бичо-Джан

— Нет, нет, подожди… Без торжественной клятвы я тебя не отпущу… — заметил Вано. — Я ведь мог бы бросить тебя где-нибудь в пропасть, убить — и никто не узнал бы… Но я этого не сделал. Я решил отдать тебя турецкому паше… Но за это я требую клятвы, что ты никому не скажешь, что ты Кико Тавадзе. Если же проговоришься, то…

Вано не договорил, но его глаза достаточно ясно говорили, что он хотел сказать.

Тут Гассан что-то сказал по-татарски, чего Кико не понял. Ему по-татарски же ответил Вано, после чего Гассан вынул мешок, в котором зазвучали монеты, и передал его Вано. Тот сразу повеселел и сказал, обращаясь к Кико:

— Итак, ты даешь слово, что никому не скажешь, что ты Кико Тавадзе.

— Даю! — ответил Кико, сжав кулаки.

— Смотри, держи его, а то тебе же худо будет, — заметил Вано.

— Князья Тавадзе привыкли держать данное слово… Они не разбойники и…

— Молчи! А то я…

И Вано уже хотел броситься на Кико с кулаками.

Но тут старик Гассан заслонил собою мальчика.

— Он не принадлежит тебе больше, Вано. Он куплен через мое посредничество пашою Османов, и ты не можешь бить его, — произнес спокойно старик.

Вано, красный от ярости, заскрежетал зубами.

На дворе Кико обняла бледная как смерть Като. Она боялась плакать. Като молча повесила ему через плечо на алой ленте чунгури и прошептала:

— Молись Богу, Кико! Молись, мой милый, и надейся, что Бог тебя не оставит!

А Горго со слезами кинулся ему на шею:

— Если тебе все-таки удастся спастись, — не мсти моему отцу и братьям, Кико… — прошептал он.

— Я не сделаю этого ради твоей матери и тебя, — отвечал, в свою очередь обнимая его, маленький пленник.

Остальные четверо троюродных братьев смотрели во все глаза на Кико, стараясь поймать выражение страха в его глазах, и издевались над ним.

— Небось, в доме турецкого паши придется познакомиться ему с плетьми и нагайкой, — произнес, скаля зубы, Давидка.

— Да, уж плетей ему не миновать! — вторил ему Максим.

— А ты предпочел бы вместо них шербет и медовые лепешки? — острил рыжий Михако.

Даже глупый Дато тихо хихикал, лукаво поглядывая из-под надвинутой на самые брови папахи.

— Стыдно вам, дети. Откуда у вас столько злобы к Кико, — пристыдила своих сыновей Като.

— Оставь, мать. Мы знаем, что говорим, — грубо ответил Давидка. — А вот лучше дай сюда ножницы, надо срезать кудри этому бездельнику да переодеть его в бешмет бедного лезгина, а то еще узнает кто-нибудь в нем наследника Тавадзе, и тогда нам не сдобровать.

Через несколько минут перед Кико появились ножницы и лохмотья нищего. Теперь Кико, коротко остриженный, в рваной старой одежде и ветхой папахе, мало походил на богатого наследника знатного алазанского рода. Только нарядная чунгури, перекинутая через плечо на алой ленте, скрашивала его нищенский наряд.

— Я все-таки боюсь, как бы этот мальчишка не выдал нас, — заметил Вано, обращаясь к Давидке.

Но тут Кико выступил вперед.

— Успокойся, Вано. Ради тети Като и Горго я даю клятву не мстить и молчать о том, что произошло, потому что они оба сделали все, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить мою неволю…

Тут Кико бросился к Като и горячо обнял ее. Затем он обнял Горго, кивком головы, полный достоинства, поклонился остальным мальчикам и решительно подошел к одной из двух лошадей, которую держал на поводу рыжий Михако.

Когда Кико и Гассан были уже верхом на лошадях, к стремени Кико с тихим плачем бросилась Магуль.

— Я полюбила тебя, как брата! — говорила девочка, обливаясь слезами. — Али умер, остался ты… И о тебе я днем и ночью буду молить Аллаха, чтобы он помог тебе спастись…

Вано выхватил нагайку и изо всех сил ударил ею девочку. Магуль дико вскрикнула, но не отскочила от седла. Напротив, еще сильнее прижалась она к крутому боку лошади, на которой сидел Кико, и зашептала так тихо, что ее мог расслышать только Кико:

— Помни, аул Дуиди… где вы проведете первую ночь… Друга Али зовут Амедом, сыном Аслана… Ты убежишь к нему, когда Гассан уснет… Сакля Амеда третья от мечети, запомни хорошенько…

Гассан подобрал поводья и, приказав Кико ехать впереди, пустил лошадей легкой рысцою.

Като, стоя между Горго и Магуль, провожала юного пленника молитвою, и слезы орошали ее лицо.

* * *

Бесконечный путь по раскаленным солнцем горным скалам. Впереди узкая змейка тропинки, прилепившейся к горному склону, а слева — зияющая черная пропасть. Кико старается не смотреть в нее. Как ни привык к горным стремнинам мальчик, но голова кружится невольно при виде этих бездонных провалов, куда то и дело падают звонкие камешки, вырвавшиеся из-под копыт горных лошадей.

Солнце печет нестерпимо. У Гассана с собою, в привязанном к седлу бурдюке, есть буза (кумыс, кислое кобылье молоко). Он то и дело попивает бузу через узкое горлышко. Иногда передает бурдюк Кико, и тот с наслаждением пьет прохладную кислую бузу.

Закусывают они чуреками и кусками вяленой баранины.