Бифуркатор

  - Я так и думал, - вздыхает Стёпка и как ни в чём не бывало швыряет в мусорный пакет использованные салфетки, хлебные куски, найденные на полу. Вид у друга такой, будто мы говорим не о временной аномалии, а о пересоленных кабачках.

  - Чёрт возьми! - я запускаю пальцы в волосы, и нарезаю по гостиной круги. - Теория, кажется, и правда верна. Это... это сумасшествие какое-то!

  Стёпка задумчиво отдирает от пола конфетный фантик и рассматривает его.

  - На девяносто пять процентов понятно, что моя теория верна.

  - Девяносто пять? Да тут все сто!

  - Ну, яйцо и правда могло протухнуть от времени, - вздыхает Стёпка, отправляя фантик в мусорный пакет.

  - Ты правда веришь, что оно протухло после двадцать третьего июля?

  - Вопрос не в том, во что я верю, - Стёпка смотрит на меня и жестом профессора Гарварда поправляет очки. - Вопрос в том, как было на самом деле.

  Я плюхнулся на диван и уставился на свои руки. Указательный палец всё ещё пах тухлятиной, и запах не давал мне успокоиться.

  - Мне кажется, что я помню, на каком месте оно лежало, чёрт, по-моему, двадцать третьего я и правда хотел его разбить в яичницу.

  - Ну это уже де-факто. Ты сильно потрясён, эмоциональный стресс начинает додумывать то, чего нет. Лучше возьми мусорный пакет и помоги мне в уборке. Успокоишься. Заодно, будем смотреть, не соизволят ли господа из Сомерсета нам чего-нибудь отписать.

  За уборкой я и правда успокоился. Мы даже про петлю времени говорили мало. После пяти минут рассуждений перешли на истории из жизни. В основном, жаловались друг другу, как жестоко поступила с нами судьба и как окружающий мир перевернулся в последние дни, пока мы не общались.

  Стёпка повторял мои чувства, в основе которых прочным фундаментом легла пустота.

  Мы отдраили дом, проверяя Стёпкино мыло каждый пятнадцать минут. Сомерсет мол-чал. Вернулся Серый, на троих мы сообразили сухой обед. При старшем брате Стёпки разговоры о времени совсем ушли в небытие. И уже после обеда, под вечер, стащив из холодильника оставшиеся жестяные баночки колы, мы со Стёпкой перебрались на задний двор и вновь заговорили об аномалии.

  К крыльцу примыкали две тахты, на них, попивая колу, мы рассматривали серое полотно вечернего неба и болтали на темы, которые другим показались бы либо историей Голливуда, либо бредом сумасшедших подростков.

  - Ну и что, что они не написали, - говорит Стёпка. Его глаза закрыты под стёклами очков. - Даже если и не напишут, ну... куда деваться. Я сразу предположил, что спасение Андрюхи цель невыполнимая.

  - Ты не понимаешь, - вздыхаю. - Я же теперь всю жизнь буду мучиться, гадая, что там с мелким. Бедняга. Ты представляешь. Всю жизнь в одном дне.

  - Ну... если он не просыпается каждое утро в одном месте, то я бы ему даже позавидовал, - внезапно говорит Стёпка. - Ты представляешь, сколько всего можно сделать? Перед тобой неисследованная планета. Натворил делов, а завтра все уже забудут. Можно посетить все страны, изучить жизнь людей на планете.

  - Если б ещё деньги на это иметь, - усмехаюсь я.

  - Умный человек сможет несколько месяцев понаблюдать за банком, изучить каждый миллиметр, а потом утром ограбить, днём купить билет, вечером вылететь и в полночь быть в Америке. Ну и пусть, что у тебя утром все деньги исчезнут, ты своего добился.

  - Да, но моего опарыша умным не назовёшь, - усмехаюсь я и гляжу на качели у изгороди, на которых любил качаться Андрюшка, когда мы приходили в гости к Стёпке.

  - Так было до настоящего двадцать третьего июля. Зацикленность в одном дне быстро разовьёт его интеллект. Сам вспомни, как его изменили двадцать три пребывания в одном дне. Умно разговаривал?

  - Как ботаник, - улыбаюсь я, и печаль вдруг толкает сердце.

  - Ну вот. К тому же, в твоих руках бессмертие.

  - Это неплохо, да, но мне кажется, что мелкий просыпается всё время в одной кровати, - отвечаю я. - Ну сам подумай, если его арестуют за ограбление банка, посадят за решётку. А утром всё вернётся на двадцать третье июля. Представь, как утром сокамерники уди-вятся. Откуда ни возьмись тут появляется новый мальчишка.

  Стёпка какое-то время делает мелкие глотки колы, а потом говорит:

  - Скорее всего, ты прав. Я бы это объяснил иначе. Постоянство пространства, вот как. Однозадачность матрицы пространства.

  - Во! Точно! Я знаю слово матрица! - усмехаюсь я.

  Стёпка выплёвывает смешок, приоткрывает один глаз и косится на меня.

  - Не расстраивайся, - говорит он. - Главное, знать, что твой брат жив. А остальное... ос-тальное - это лишь печаль от расставания.

  - Да, - вздыхаю. - К тому же, остаются ещё подлые пять процентов.

  Когда мы со Стёпкой расстаёмся, темнеет, а я стою на лужайке перед домом, оглядываюсь и говорю:

  - Стёпка, а мы точно с тобой не психи?

  Друг задумчиво заводит глаза, а потом говорит:

  - До смерти мамы я бы сказал, что мы однозначно психи, но после её смерти, мне кажет-ся, что вокруг всё неправильное. Я люблю думать логически, и раньше я знал, что такое смерть, и что ей не нужен пригласительный билет, но...

  - Но одно дело знать, а другое - видеть её своими глазами, - перебиваю.