Биг-бит

— А ты спросила себя, если бы этот народ организовал хотя бы один партизанский отряд, когда Крым был под оккупацией, его бы выслали?

Мама запнулась и не нашла что возразить.

— Значит, вычеркиваем, — Лешек провел в письме жирную черту.

— Тогда и про квартиру, — сказала она. — Это уж совсем нереально!

— Почему же? При таких объемах капитального строительства? Смотри, что получилось! — и отчим с выражением прочел: — «Глубокоуважаемый Генеральный секретарь ЦК КПСС! Прошу предоставить мне отдельную двухкомнатную квартиру в новом районе города Москвы». И подпись: «режиссер дубляжа такая-то».

— Не поеду я ни в какой новый район! — отрезала мама. — Что ж, нам до студии на метро добираться?

— Как знаешь. Значит, просто оставь в письме «Глубокоуважаемый Генеральный секретарь!». И подпись: «режиссер дубляжа такая-то».

— Да не слушай ты этого мерзавца! — подал голос Фет. — Пиши, как решила!

— Не знаю, не знаю, — пробормотала мама в задумчивости. — Как бы этим письмом не навредить!

Отчим почему-то не прореагировал на бранное слово и уставился в телевизор, по которому передавали «Кинопанораму». Ее вел седовласый человек приятной наружности, соблазнивший когда-то дочку Сталина и отправленный за это на перевоспитание в лагеря. Несмотря на постигшую его неудачу, седовласый мягко шутил и элегантно на что-то намекал, — за это передачу и любили.

Мама мучилась с письмом еще долго. Фет, тараща сонные глаза со своей кровати, расположенной на другом конце двадцатиметровой комнаты, видел, как она что-то правит и что-то вычеркивает. И проснулся глубокой ночью от сказанных в сердцах слов:

— Оставляю все как есть! Будь что будет!

На следующий день мама взяла Фета за руку, и они поехали на метро до станции «Библиотека имени Ленина».

В Москве выпал первый снег. Он не размок, как в нынешнее время, а лежал на тротуарах крепкой сахарной коркой.

Они прошли мимо Манежа, закрытого на реконструкцию, вступив в голый Александровский сад. Там, в маленькой круглой башне, от которой шел асфальтовый мост к недавно построенному Дворцу съездов, находились кремлевские кассы, и Фет поначалу думал, что им предстоит достаточно нудная и мрачная экскурсия по местным казематам.

Он ходил в Кремль только раз, совсем маленьким, и ничего не понял. Поскольку государство твердило, что Бога нет, то округлые здания с нескромными золотыми шапками теряли всякий смысл. В них было темно, и со стен смотрели какие-то вытянутые фигуры, вызывавшие подспудный ужас.

Это была эпоха, когда по телевизору регулярно, ближе к ночи, показывали кинофильм «Чудотворная». Там верующая старушка-изувер пугала внучка' какой-то старинной иконой, найденной во дворе бывшего монастыря, который экономная власть переделала под авторемонтные мастерские. Внучек пугался иконы до хрипа, и только пионерская организация с трудом объяснила ему, что это никакая не чудотворная, а просто старые краски, лишенные всякого художественного значения. Внучек опомнился, поехал в лагерь «Артек», а бабушку посадили. Тогда же в телевизор залез какой-то симпатичный интеллигентный священник в рясе. Он, как честный человек, ушел из церкви из-за того, что при крещении младенцы простужались и начинали чихать. Фету почему-то нравился этот кошмар. Нравился бывший священник не оттого, что он бывший, а оттого, что за ним угадывалась, пусть и преданная, но тайна, нравились простуженные младенцы, кричащие «Мама!» и «У-а, у-а!!», когда их опускали в святую воду. Да и старушка-изувер из фильма внушала уважение, — внучек с красным галстуком был настолько мерзок в своей наивности, что его хотелось запугать, если вообще не удавить на этом красном галстуке. Сам Фет носил галстук в кармане, сдирая его с шеи сразу же после того, как покидал школу. Кумач от этого был вечно смят и захватан чернильными пальцами.