Биг-Сур и Апельсины Иеронима Босха

На такого рода выступления он отвечал одним из тех странных взглядов, в которых многое читалось. Он даже улыбался мне — одной из тех мягких, грустных улыбок, которыми снисходительный родитель улыбается ребенку, требующему от него невозможного. Он не спешил возражать, хотя у него всегда было что мне возразить и что он, конечно, уже устал делать, когда его вот так загоняли в угол. В паузе, которая за этим следовала, он делал вид, будто впервые задумывается о своих убеждениях, быстро взвешивает (в тысячный раз) все, что когда-либо говорил или думал на эту тему, впрыскивает себе дозу сомнения, расширяет и углубляет проблему до пределов, какие ни я, ни кто другой не способен представить, прежде чем медленно, веско, спокойно и логично сформулировать первые фразы своей защитной речи.

— Mon vieux[279], — слышу я, как сейчас. — Необходимо понимать, что такое случай. Вселенная повинуется собственным законам, и эти законы влияют как на судьбу человека, так и на рождение и движение планет. — Откинувшись на спинку удобного вращающегося кресла и слегка повернув его, чтобы его схема оказалась перед глазами, он добавлял: — Взгляните на это! — Он имел в виду свое безнадежное положение, на которое указывал в данный момент его Зодиак. Потом, достав из портфеля, который всегда держал под рукой, мою схему, просил внимательно взглянуть вместе с ним на нее. — В настоящее время единственное спасение для меня, — торжественно объявлял он, — вы. Вот, смотрите, это вы! — И он показывал, как и где появлялся я на его схеме. — Вы и этот ангел, Анаис. Без вас двоих я бы окончательно пропал!

— Но почему вы не воспримете такую ситуацию более положительно? — восклицал я. — Если мы, я и Анаис, там, на вашей схеме, если мы, по вашему мнению, играем такую роль в вашей судьбе, почему не поверите в нас, не доверитесь нам? Почему не позволяете помочь вам освободиться? Ведь человек способен сделать бесконечно много для другого, разве не так?

Конечно, у него и на это находился ответ. Самая большая его беда была в том, что у него на все был ответ. Он не отрицал могущества веры. Но совершенно искренне говорил, что принадлежит к людям, которым не дано уверовать. Это было в его гороскопе — отсутствие веры. Что тут можно сделать? Однако он забывал добавить, что он выбрал стезю знания и тем самым подрезал себе крылья.

Лишь спустя годы он в разговоре со мной слегка коснулся сущности и первопричины своей кастрации, которую называл отсутствием веры. Корни ее были в его детских годах, в отсутствии родительской ласки и заботы, в извращенной жестокости учителей, особенно одного из них, который самым бесчеловечным образом унижал и мучил его. Это была отвратительная, горькая история, вполне оправдывавшая его низкий моральный дух, его духовную деградацию.

Перед войной, как всегда, царило нервное возбуждение. С приближением конца все исказилось, разбухло, ускорилось. Богачи были деятельны, как пчелы или муравьи, стремясь сохранить свои капиталы и активы, особняки, яхты, ценные бумаги, рудники, бриллианты и сокровища искусства. Один мой близкий друг тогда мотался с континента на континент, оказывая услуги этим охваченным паникой клиентам, которые пытались дать деру. Он рассказывал истории просто невероятные. И в то же время такие знакомые. Такие старые. (Можно ли представить себе толпы миллионеров?) Невероятные истории рассказывал и другой мой друг, инженер-химик, который появлялся, как на обеденный перерыв, и тут же снова исчезал где-нибудь в Китае, Маньчжурии, Монголии, Тибете, Персии, Афганистане, то есть там, где затевалась очередная дьяволиада. И всегда это была все та же история — об интригах, грабеже, взяточничестве, вероломстве, самых сатанинских заговорах и планах. До войны оставался еще примерно год, но признаки были безошибочны, признаки не только Второй мировой, но войн и революций, которым предстояло последовать за ней.

Даже «богему» повыметало из ее щелей. Поразительно, как много молодых интеллектуалов уже было согнано с места, оказалось не удел или в положении пешек на службе у неведомых хозяев. Каждый день ко мне наведывался самый неожиданный народ. Всех интересовал только один вопрос: когда? Чтобы успеть взять от жизни все! И мы брали, мы, кто держался до последнего гудка отходящего парохода.

Морикан не принимал участия в этом бесшабашном веселье. Он был не из тех, кого приглашают на шумную вечеринку, которая обещает закончиться скандалом, пьяным беспамятством или визитом полиции. Да у меня и мысли такой не возникало. Когда я приглашал его пойти куда-нибудь поесть, я с большой осмотрительностью выбирал двух-трех человек, которые могли бы составить нам компанию. Обычно это были люди одного круга. Астрологическая братия, так сказать.