Биг-Сур и Апельсины Иеронима Босха

— Mon Dieu, mon Dieu, qu'est-ce que je peux faire? Comme je suis seul, toutseut![350]

— Ну, ну, успокойтесь! — уговаривал я его. — Есть на свете вещи похуже чесотки.

— Какие, например? — спросил он так резко, что я растерялся и не мог ничего ответить.

— Да, какие? — повторил он. — Психолог... pouah![351] Он, должно быть, принимает меня за идиота. Что за страна! Ни любви к человеку. Ни понимания. Ни интеллекта. Ах, если б я только мог умереть... уснуть сегодня и не проснуться!

Я ничего не сказал.

— Не желаю вам таких мучений, какие испытываю я, mon cher Miller! Никакая война с этим не сравнится.

Вдруг на глаза ему попался рецепт. Он схватил его, смял и швырнул на пол.

— Таблетки! Он прописывает мне, Морикану, таблетки! Еще чего! — Он плюнул на пол. — Он мошенник, этот ваш друг. Шарлатан. Самозванец.

Так окончилась первая попытка избавить его от мучений.

Прошла неделя, и тут заявляется не кто иной, как мой старый друг Гилберт. Наконец-то, подумал я, кто-то, кто говорит по-французски, кто любит французскую литературу. Какая будет радость Морикану!

Ничего не стоило заставить их разговориться за бутылкой вина. Не прошло и нескольких минут, как они уже обсуждали Бодлера, Вийона, Вольтера, Жида, Кокто, les ballets russes, Ubu Roi[352] и прочее. Увидев, что они отлично спелись, я потихоньку улизнул, надеясь, что Гилберт, который тоже претерпел, как Иов, подымет дух у собеседника. Или хотя бы напоит его.

Час примерно спустя, когда я прогуливался с собакой по дороге, подъехал Гилберт.

— Что, уже уезжаешь? — спросил я.

Не в обычае Гилберта было вылезать из-за стола, покуда не прикончена последняя бутылка.

— Да, сыт по горло, — ответил он. — Ну и гнусный тип!

— Кто, Морикан?

— Он самый.

— Что случилось?

В ответ он посмотрел на меня так, словно его вот-вот вырвет.

— Знаешь, что я бы с ним сделал, амиго? — сказал он кровожадно.

— Что?

— Столкнул бы со скалы в море.

— Легче сказать, чем сделать.

— А ты попробуй! Это будет наилучший выход, — сказал он напоследок и нажал на газ.

Слова Гилберта повергли меня в шок. Было совершенно не похоже на него так говорить о людях. Он был человек добрый, мягкий, внимательный, сам прошел через настоящий ад. Видно, ему не понадобилось много времени, чтобы раскусить Морикана.

Между тем мой добрый приятель Лилик, снимавший хижину в нескольких милях дальше по дороге, из кожи вон лез, чтобы Морикан чувствовал себя у нас как дома. Морикану нравился Лилик, и он полностью доверял ему. Иначе, пожалуй, и быть не могло, поскольку Лилик только и делал, что оказывал ему всяческие услуги. Лилик часами сидел возле него и выслушивал скорбные истории.

От Лилика я узнал о сетованиях Морикана по поводу моего к нему недостаточного внимания.

— Ты никогда не интересуешься его работой, — сказал Лилик.

— Его работой? Что ты имеешь в виду? Над чем это он работает?

— Полагаю, пишет мемуары.

— Это интересно, — сказал я. — Надо будет как-нибудь взглянуть.

— Кстати, — спросил Лилик, — ты когда-нибудь видел его рисунки?

— Какие еще рисунки?

— Господи, так ты их еще не видел? У него в портфеле их целая куча. Эротические рисунки. Повезло тебе, — заржал он, — что таможенники их не нашли.

— Стоящие хоть рисунки?

— Как тебе сказать. Во всяком случае, не для детских глаз.

Спустя несколько дней после нашего разговора к нам заглянул старинный приятель. Леон Шамрой. Как обычно, нагруженный дарами. Главным образом продуктами и выпивкой.

Соколиные очи Морикана распахнулись как никогда широко.

— Невероятно, — пробормотал он и оттащил меня в сторонку. — Он, наверно, миллионер?

— Нет, просто главный оператор на студии «20 век Фокс». Человек, который получил всех «Оскаров». Хотелось бы только, чтобы вы с пониманием подошли к его манере говорить, — добавил я. — В Америке нет человека, который способен сказать то, что говорит он, и выйти сухим из воды.

Тут в наш разговор вмешался Леон.

— О чем это вы тут все шепчетесь? — без обиняков спросил он. — Кто этот малый — один из твоих монпарнасских друзей? Разве он не говорит по-английски? Что он тут делает? Держу пари, сидит у тебя на шее. Налей ему! А то он какой-то скучный — или грустный.

— Вот, дай ему, пусть попробует, — сказал Леон, вытаскивая горсть сигар из внутреннего кармана пиджака. — Дешевка, всего по доллару за штуку. Может, это его взбодрит.

Кивком показав Морикану, что сигары предназначаются ему, он отложил наполовину выкуренную «гавану», оставив ее догорать в пепельнице, и раскурил новую. Сигары были чуть ли не в фут длиной и толщиной в семилетнюю гремучую змею. Аромат тоже был недурен. Дешевле вдвое, чем он сказал, подумал я.