Бикфордов час

Сначала Абу Саид думал, что это голоса за стеной мешают ему уснуть. Но тогда они мешали бы и полковнику Василю, тем более что он сам турок и понимает турецкую речь, и лейтенанту эль-Габари. Однако те спокойно уснули и тихо посапывали во сне. И только к неимоверно уставшему майору Хайяту сон не шел. И даже когда голоса за стеной стихли, это тоже не помогло. Он смыкал и размыкал веки, но стоило их сомкнуть надолго, как сразу же перед глазами возникала издалека и сверху увиденная картина взрыва. И даже казалось, что в этих воспоминаниях он видит летящие неизвестно куда тела людей, и живых еще недавно, и уже предварительно мертвых, тех, что лежали в морге и только ждали, когда их похоронят. Там, в морге, он видел висящий на вбитом в косяк гвозде фланелевый темно-зеленый халат. Наверное, это был рабочий халат патологоанатома. И теперь казалось, что он видит взлетающим в воздух человека в этом халате. Но человек этот был вовсе не патологоанатом, а тот самый Иван Наскоков, которому Абу Саид заливал в живот свой состав, которому потом швы накладывал на место разреза. Так накладывал, что после разрезания шва патологоанатомом освобождалась пружина взрывателя. Именно с этими видениями Абу Саид уснул, но сам был уверен, что он не спит, а видит все в действительности. И этот Иван Наскоков пролетает мимо окна, в которое смотрит профессор, и оттуда грозит кулаком. И не кому-то грозит, кто рядом сидит, а именно ему, Абу Саиду Хайяту…

* * *

Преодолев вброд ручей, который в детстве казался речкой, я снова срезал путь, пройдя через поле, в котором когда-то что-то сажали, но уже больше двадцати лет, как забыли, что именно здесь могло вырасти. Потом зашел в овраг, который вел меня к поселку напрямую. И все время путь преодолевал легким бегом, практически не переходя даже на быстрый шаг, как это делается во время марш-броска. Подготовка позволяла мне это. К дороге я выбежал уже только около самого въезда в Терриконовку. Просто не хотелось собак будоражить, перебираясь через заборы и огороды. А если бы я подошел к Терриконовке со стороны оврага, мне пришлось бы обязательно через другие дворы в поселок входить. Хотя так до моего родного дома добраться, конечно, было бы ближе, но на собачий лай могут хозяева выйти, а я вовсе не намереваюсь сразу со всеми подряд здороваться. Не все в поселке будут рады появлению офицера российской военной разведки в своем огороде. У нас тоже проживает много украинцев, может быть, с четверть всего населения, и полно смешанных семей, и многие из них, напитанные двадцатилетней фашистской пропагандой, неоднозначно относятся к России. Наверное, даже внутри отдельных семей в этом вопросе не все думают одинаково. Я на это обратил внимание еще три года назад, когда приезжал во время отпуска навестить родителей. И разговоры за спиной слышал. Для многих земляков я уже прочно стал чужим человеком. Если раньше был частично чужим, чужим только потому, что я русский, а частично все же своим, потому что многие меня с детства помнят, то теперь, когда обстановка так осложнилась, я кое для кого в поселке чужой вдвойне. Чужой среди своих.

И потому я решил войти по обычной дороге, пользуясь темнотой, в которой меня никто не увидит и не узнает, если только не подойдет вплотную. Улицы Терриконовки уже много лет как не освещались, хотя фонари с плафонами все еще стояли, и провода между столбами висели. Просто ночью фонари не включали. Электричество, похоже, берегли, или просто не было у властей средств на оплату освещения.

Честно скажу, волнение я почувствовал уже в первом квартале поселка. Воспоминания подступали. Даже от воспоминания, кто живет в каком доме – уже в груди становилось тепло и чаще начинало стучать сердце. Все же терриконовцы были для меня своими людьми, невзирая на их отношение ко мне. Я успел миновать почти три квартала, благо кварталы у нас небольшие, обычно по три двора, когда услышал шум двигателя автомобиля. Судя по звуку, это был грузовик. Как тут не обрадоваться отсутствию освещения на улицах. Я без проблем нырнул в густые кусты. Кусты располагались прямо под чьим-то забором. Мелкая дворовая собачка при истеричном лае брызгала между штакетинами слюной мне прямо в лицо. Я смотрел поверх ее головы на двери дома. Я знал, что здесь живет человек, который с молодости с моим отцом конфликтовал. Отец дал этому человеку кличку Сало за то, что он еще в советские времена соленым салом на базаре торговал. Кличка утвердилась. Самому человеку она не понравилась. Отсюда нелюбовь к моему отцу. И эти отношения обязательно должны были и на меня распространиться, как они распространялись еще в годы моего детства. Но собачка была не виновата, и у меня не было на нее зла. Но хозяину лучше было бы не выходить.