Бил и целовал

– Могу вывезти твое барахло за сотню, – вполголоса предложил Маркес. – Эти чертовы менеджеры – сквалыги, не дают заработать. За десять лет ни одной премии на Рождество! Только футболки выдают, а цена им два бакса! – Маркес оттянул на груди белоснежную футболку с отложным воротничком и двумя пуговками под горлом.

– Двадцать, – предложил свою цену Курица.

– У меня семья, босс. Чем кормить детей? Да и с этим поделиться придется, – Маркес кивнул на охранника, который старательно делал вид, что не слышит их разговора.

Маркес распространял богатый букет ароматов, он пах просроченными продуктами из магазина здоровой пищи, травяными пилюлями для сосудистой системы, глотками вина со дна бутылок, недокуренными сигарами – одним словом, издавал запах помойки дома, населенного обеспеченными людьми.

Курица вызвал лифт.

– Подумай о боге! – горячо воскликнул Маркес, позабыв об осторожности.

– Двадцать пять, – рявкнул Курица, подумав о боге.

За стальными дверцами колыхнулось. Дверцы разошлись. Курица втолкнул матрас в лифт и вдавил цифру «7».

С догом Курица и блондинка познакомились меньше года назад. Почти сразу после покупки квартиры. Пятидесятилетний богач, наследник разнообразной недвижимости. Здоровый, крепкий, напористый, не чуждый прекрасного, увлекается фотографией, живет в пентхаусе прямо над ними. Стали часто общаться. Он ввел их в здешний круг. Не эмигрантское гетто, а настоящие белые американцы, немного евреи, но не слишком, с родословными, с бабкиным фарфором и дедовскими клюшками для поло. Местный бастион старой Америки, упорно сопротивляющийся латиноамериканской волне. Очень лестно.

Дог не голодал в детстве. Не сомневался в своей правоте. Твердо стоял на пружинистых ногах. Эффективный, плотно устроившийся в жизни. Курица мечтал быть таким. Они и внешне похожи. Могли бы сойти за братьев с разницей в возрасте в двадцать лет.

Дог показывал фотографии своих четверых детей. Два мальчика, две девочки. Крепкие, улыбчивые парни, спортивные красавицы в школьной форме. Журнальное счастье. Сын от такого будет ладным, пропорциональным, трезвомыслящим. Дочь вырастет настоящей леди, научится маскировать подлости, увлечется верховой ездой. Никакой суеты. Взвешенные решения. Правильное питание. Чинные похороны. А пожалуй, хорошо, что его ребенок – от этого широкогрудого, нестареющего, обтянутого качественной загорелой кожей самца. Наши мечты воплощаются в наших детях. Дети должны быть лучше родителей. Он ее понимает. Понимает, почему она сфотографировалась с ним голышом. Как можно с ним не сфотографироваться? Он бы и сам сфотографировался.

Курица долго стучался в дверь, пока ему открыли. Дог и блондинка над чем-то смеялись.

– Зачем ты притащил матрас обратно?

– Нужно вызывать специальную службу.

– Что-то новенькое, – удивился дог. – Ты, наверное, попал не на того дворника. Обычно даешь полтинник, и они все сами вывозят, еще спасибо говорят. Наши друзья латино-пипл.

Дог шутливо указал на свинью в сомбреро. Блондинка ухмыльнулась.

– Ну, я пошел. Тебе надо будет подъехать в ресторан после обеда. Посмотришь интерьер, прикинешь, где картины развесить.

Курица кивнул.

Главное, все шито-крыто. Она ему в нос ничего не тычет. Дог грань не переходит. Он сам виноват, что напоролся на фотографию.

– Спасибо! – Курица вдруг набросился на дога, сжал его плечи, стал трясти. – Спасибо!

– Да не за что, – рассмеялся дог иронично. Но с опаской. И стал Курицу отцеплять. – Приятно помочь талантливому человеку.

«Это о чем он сейчас? Намекает, что помог мне бабу оплодотворить? Хотя откуда ему знать. Разве что она сказала…»

Курица обхватил дога и прижался. Захлебнулся запахом, вздрогнул от его хуя, ткнувшегося сквозь шорты.

Блондинка стояла, опершись на балконные ограждения. Ее розовый пробор заставил Курицу пошатнуться. Захотелось прижаться, спрятаться в этой гриве, вдохнуть ее запах. Как будто сунул нос в банку с травяным чаем, а там целое русское поле закупорено.

Курица обнял блондинку. Тело ее напряглось. Блондинка боялась высоты, и теперь он прижимал ее к ограждениям, прижимал вплотную к высоте. К ветру, несущему ароматы цветов и моря. К городу, полному безразличных к ней людей, которые не обернутся, если она сейчас полетит вверх тормашками с балкона. А если и соберется вокруг ее трупа несколько зевак, то разве что сфоткать, контент для блога, сотни перепостов, тысячи коментов.

– Пусти.

Он поцеловал ее в шею. Она так любит эти поцелуи, когда кудряшки на затылке трепещут под его дыханием.

– Пусти! – Она уперлась в поручень.

Взять да и перевалить ее через край. Вниз, туда, где зонты, шевелюры пальм, бритые головы негров, точно пушечные ядра, смуглые тела местных и белесые отпускных. Всю свою мерзость вместе с ней сбросить. Воспоминания, желание смолчать, стерпеть, отомстить. И самому следом.

Блондинка вырвалась.

Справлюсь. Виду не подам. Что не убивает, делает сильнее, а что убивает, делает непобедимым. Мы так долго ждали. У нас будет ребенок. Наш ребенок.

– Я могу умереть при родах.

– Ты не умрешь.

– Так хочется бессмертия…