Билет на ладью Харона

– Бросьте, Львович. Это я-то – жесткий? Да я мягкий, как пластилин. Мне отец, Петр Аркадьевич, еще когда говаривал: «Ах, Вадик, Вадик, пропадешь ты от своей мягкости и доверчивости».

Подумал немного, мечтательно улыбаясь, после чего добавил. Как ему сейчас казалось – в тему:

– У меня шесть уже лет в полном распоряжении по восемнадцать килограммов чистого спирта на полугодие плюс жалованье позволяет не ограничивать себя, и, тем не менее, девяносто процентов своего служебного и личного времени я абсолютно трезв. Это сейчас вот оттянуться захотелось.

Только… Вы вообще-то умную вещь сейчас сказали. Надо нам как-то определиться с распорядком жизни, правилами поведения и тому подобным. Это в нашем времени мы руководствовались вековыми, можно сказать, стереотипами, а в невероятной обстановке…

– Понимаю, Вадим, понимаю. Зря вы скромничаете. Та мягкость, о которой говорил ваш уважаемый родитель, и то, что хотел до вас довести я, – совершенно разные вещи. Удивительно, но вы у нас, получается, самый здравомыслящий и озабоченный психологическим состоянием коллектива человек. Вовремя увидели возможные проблемы, и загорелось вам немедленно расставить все точки над буквами русского алфавита. Но я бы не советовал…

И тут же Ляхов понял, что Григорий Львович говорит правильно. Кивнул, но сам ничего не сказал. Пусть продолжает.

– Поверьте мне, Вадим. Предстоящие полгода – не самое легкое время. Вы это чувствуете, я вижу. И немедленно хотите навести какой-то строгий порядок отношений в коллективе, чтобы не допустить возможных эксцессов. Поскольку уверены, что у вас – получится. Кстати – верю. Возможно, именно ваш характер наиболее отвечает обстановке. В случае чего – на меня можете рассчитывать. Моментами и я тоже – еще о-го-го!

Глядя на майора (или же генерала?), Ляхов согласился, что о-го-го – это еще слабо сказано. Дай нам всем бог быть такими в этом возрасте, который тридцатилетними принято считать глубокой старостью.

А Григорий Львович продолжал:

– Но попробуйте от этого желания отвлечься. Хотя бы первые неделю-две. Уйдите в тень.

Девушка у вас красивая и очень энергичная. И ей подскажите: не Москва здесь, а даже и не знаю, что такое. Сделайте мне такое одолжение – изобразите из себя гедониста. В этом мире можно найти все, что угодно. И, если повезет, забрать с собой. Соответственно, стать богаче Креза и графа Монте-Кристо. Здешние бумажные деньги там, конечно, ни к чему. Начните коллекционировать оружие – вполне могут подвернуться вещи куда подороже той сабли, раритетные золотые монеты или бриллианты, редкие книги, наконец…

– Вы думаете? – с сомнением спросил Ляхов.

– Именно, Вадим Петрович. Иначе я даже и не знаю…

Ляхов понял, что очередную партию он выиграл. Именно этого он и хотел. Чтобы достаточно умный Розенцвейг воспринял его именно так, поверил, что он с ним согласится, ну и дальше…

– Пожалуй, вы правы, генерал. Стать богаче графа и начать аналогичную жизнь, без линии мести, конечно, моя горячая детская мечта.

С этими словами, как бы подтверждая полную готовность начать жизнь означенного гедониста, то есть в просторечии человека, превыше всего ставящего возможность извлекать максимум удовольствий из любой подвернувшейся ситуации, причем немедленно, он налил себе и вопросительно посмотрел на Розенцвейга.

– А, давайте, – с наигранной лихостью махнул рукой тот. – Пока доедем, все равно выветрится, разговаривать же будет намного интереснее. Только вот закуски бы…

– Легко.

Ляхов расковырял ближайшую коробку и протянул генералу заклеенный в целлофан сандвич с белым куриным мясом.

– Никогда не хотел стать предпринимателем, фабрикантом, банкиром, а вот иметь подвалы с сундуками, набитыми драгоценностями, и солидные счета во многих банках мира и принадлежать только самому себе… Путешествовать, анонимно совершать добрые дела… – он чуть было не сказал: «тайно отстаивать интересы Отечества во всех концах света», – но вовремя воздержался.

Вот этого говорить представителю иностранной державы, пусть и дружественной, но тоже ставящей собственные интересы гораздо выше прочих, не следует. Потому он сказал другое:

– А ведь и вправду, чего не завернуть по пути в Амстердам, разыскать хранилища знаменитых ювелирных компаний, насыпать пару чувалов[35] лучших бриллиантов – и привет. Формально – не кража, а так, присвоение бесхозного имущества.

– Бесхозного? А разве оно одновременно не исчезнет из тех же хранилищ на нашей территории?

– Мне-то какое дело? В них же я не проникал. Вообще весь этот разговор напоминает мне сюжет про Ходжу Насредлина. «Я нюхал твой шашлык и расплатился звоном своих денег».

На самом деле проблема стоит гораздо острее. Вы, Львович, как я понял, без особой критики приняли идею Маштакова о том, что в пределах «широкого времени» мы и наши «соседи» одновременно пользуемся одной и той же инфраструктурой – домами, техникой и прочим.

– А разве не так? Вот эта машина, автомат, домики на заставе…

– Абсолютно не так, камрад, абсолютно. Удивляюсь, что сообразил это слишком поздно. Возможно, от хроношока мозги забуксовали.