Билет на вчерашний трамвай

— Гоша?! Гоша — стриптизёр из «Красной Шапочки»! У Гоши таких как я, — сто пятьдесят миллионов дур!

— Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели встречалась…

— Встречалась. Пока не сбежала. За фигом мне нужно существо непонятного пола, которое клеит в стринги прокладки-ежед-невки, бреет ноги и вечно орёт: «Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!»? Нет уж, спасибо.

Моя очередь.

— Веня! — выпаливаю и палку жру, чавкая.

— Булкин?! На хрен Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он говорит: «Что вы туда смотрите, старые маразматички»?

Ржём.

Дзынь! Дзынь!

Лелька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся. 250

— Юрка! Так и знала…

— Смешно очень. Юрка вообще-то уже женат.

— Не ври. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Че теряешься?

Вот сволочь. На мозоль прям наступила…

— Он жену любит, Лель. Если почти за год он от неё не ушёл — никогда уже не уйдёт.

— Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, сама знаешь… — Лелька морщится. — А ты ему роди сына — сразу свалит!

— Угу. От меня свалит. Скворцова, тебе почти тридцать лет, прости господи дуру грешную, а несёшь порожняк. Это с каких это пор мужика стало можно ребёнком к себе привязать? Ты-то Власова своего Леркой привязала?

Выпиваю, не чокаясь. На Лельку смотрю.

— А кто тебе сказал, что я его привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было.

Обиделась. Так нечего было первой начинать. Юрка — это табу. Все знают.

Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь! Помирились, значит.

Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать.

А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него и молчу.

Лелька мой взгляд поймала. Бокал мне в руку сует.

— Давай за Димку, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом. Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте.

— Лелька, — скулить начинаю, — мы дочку хотели… Алиной бы назвали! Как Генри хотел… Я скучаю по нему, Лель…

— Знаю. Завтра его навестим, хочешь?

— Хочу… Мы розы ему купим, да?

— Купим. Десять роз. Красных.

— Нет, белых!

— Белых. Как хочешь. Молчим. Каждый о своём.

— Лель, — протягиваю ей палочку, — а зачем нам замуж выходить?

— Не знаю… — Она берет палочку и крошит её в пальцах. — У всех мужья есть. А у нас нету.

Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю и лезу в шкафчик за сухариками.

— У меня Артем есть, — то ли хвалюсь, то ли оправдываюсь.

— А у меня — Тимка… — Лелька запускает руку в пакет с сухарями.

— Знаешь, Артем меня замуж позвал, Лель… — Теперь точно оправдываюсь.

Лелька криво улыбается.

— А то непонятно было… И когда?

— Летом следующим… Ты — свидетельница… Громко хрустим сухарями и смотрим в окно.

— А у меня поклонник новый. Виталиком зовут. Хошь, фотку покажу? — Лелька лезет в карман за телефоном.

Смотрим на Виталика.

— Ниче такой… — одобряю я. — Симпатичный. Тоже замуж зовёт?

В Лелькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке и тихо подпевают Таркану: «Ду-ду-ду-ду-ду…»

— Позовёт. Никуда не денется… А то несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Скворцова что? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, блин…

Хрустим сухарями.

За окном — субботний вечер.

Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями и разноцветными презервативами.

В хач-кафе «Кабак Быдляк» поёт Таркан.

В куске девятиэтажки напротив зажёгся свет на втором этаже.

Завтра купим десять белых роз и поедем к Диме.

А летом мы с Лелькой выйдем замуж.

А если и не выйдем — не страшно.

Семья у нас и так есть.

Я. Лелька. Наши с ней дети. Кот. Собака.

И мешок ванильных сухарей.