Билет в один конец (сборник)

Валентина определили в камеру – небольшое помещение с деревянными лавками по краям. В нос ударил спёртый, настоянный на запахах перегара, пота и табачного дыма воздух. Перед тем, как закрыть в камеру, спички и сигареты отбирали и снимали даже носки, чтобы проверить: нет ли там недозволенных вещей. Но те, чья большая часть сознательной жизни прошла в заключении, конечно же знали, как пронести через этот пустяковый для них барьер всё, что им нужно. Зарешёчен-ная, покрытая пылью лампочка тускло освещала плотно забитую людьми камеру. Тем, кому не хватило места на лавках, сидели или лежали на бетонном полу. Валентин заметил Виктора, – знакомого парня по прозвищу Котёл, довольно свободно расположившегося в углу лавки и дремавшего, привалившись затылком к стене. Валентин пробрался к нему и похлопал по плечу. Тот открыл глаза, пробурчал что-то похожее на приветствие, подвинулся и снова засопел. Валентин втиснулся на лавочку рядом с ним, прислонился к стене и попытался заснуть. На душе было пусто, одиноко и тоскливо, а ещё было очень душно. Так душно, что по стенам, выкрашенным масляной краской, стекала вода. Под утро забылся тяжёлым сном. Просыпаться было ещё труднее, чем заснуть. Голова гудела не столько от выпитого вечером, сколько от воздуха тесной, непроветриваемой камеры.

* * *

Утром, часов в девять, в коридоре прямо напротив камеры поставили столик. За него, с царственным видом вершителя человеческих судеб, сел уже немолодой, грузный, с большими залысинами и гладко зачесанными назад лоснящимися жирными волосами милиционер в чине майора. Он достал из папки чей-то протокол задержания, прочел его и зачитал фамилию вслух. Сержант открыл камеру и громко повторил фамилию, – небольшого роста юркий паренёк вышел и предстал перед столиком. Майор, не стесняя себя одной только литературной лексикой, выразил своё субъективное мнение в отношении совершенного им поступка (парнишка разбил бутылкой, предварительно осушив её, окно своей ненаглядной, коя отвергла его пылкие чувства), и с чувством выполненной им воспитательной работы, определив тому административный штраф, отпустил.

Людей, в эту ночь нашедших пристанище в сей тесной обители, либо отпускали, наложив административный штраф, соответственный их злодеянию, либо, если дело было серьёзное, отправляли обратно в камеру, а дело передавали следователю. Майор, оторвавшись на парнишке и выпустив пары своего скверного с утра настроения, обусловленного, вероятно, семейными передрягами, безденежьем и частичным несварением желудка, к остальным был уже более доброжелателен. В камеру вернули Котла и ещё какого-то здоровенного рыжего парня. Валентина вызвали последним. Майор, уже довольно утомлённый, вялым голосом сказал, что дела на него пока никакого нет, а арестован он по подозрению в преступлении тяжкого характера. И что в течение трёх суток он может находиться здесь по подозрению – за это время его должны либо выпустить, либо доказать причастность к криминалу. Потом добавил: «Скорее всего, докажут». С этим майоровым напутствием Валентин отправился обратно в камеру. Котёл сидел на прежнем месте в прежней позе, Рыжего увезли в следственный изолятор. Котла забрали из-за нарушения режима надзора. Отмотав свой последний срок, он получил ещё год надзора. А это означало, что раз в неделю он должен был являться на отметку в местное отделение милиции, вести себя законопослушно и после десяти вечера находиться дома. После трёх случаев нарушения режима поднадзорных отправляли обратно в зону, сроком на один год. Котла взяли на бану, то есть на вокзале, где он с друзьями пропивал в железнодорожном ресторане выигранные в карты деньги. Это было третье нарушение, и ему грозил срок, но он не очень-то переживал. Говорят, что садиться страшно только в первый раз. Котла вызвали ещё раз и почему-то отпустили. Валентин остался один в камере. Он лёг на скамейку, заложил руки за голову и попытался заснуть. Лампочка постепенно стала терять свои очертания, превращаясь в бесформенное жёлтое пятно и, наконец, исчезла. Сколько спал – он не знал; проснулся оттого, что услышал, как в замке провернулся ключ, и дверь открылась с каким-то особенно зловещим железным лязгом. Его вызвали по фамилии, хотя в камере кроме него больше никого не было. Конвойный милиционер коротко бросил: «На допрос».

* * *

В небольшой комнате с зарешеченным окном за столом сидело два человека. Один – примерно такого же возраста, что и Валентин. Второй – человек лет сорока, маленького роста, с худым морщинистым лицом. И, хотя в комнате было довольно тепло, одет он был в длинный кожаный плащ. По всей видимости, это был единственный внешний признак, который свидетельствовал о его принадлежности к сыску.