Билет в одну сторону

– Милая моя, вся твоя жизнь у меня на глазах проходила, – гордо произнесла нянька. – Вот как передала мне тебя в церкви на крестинах бабушка твоя, не к ночи будь помянута, барыня Елизавета Федоровна, и я ее наказ ни разу не нарушила. Вот только единый раз с тебя глаз спустила, и на тебе, беда приключилась. До смерти не прощу себе, – нянька с чувством стукнула себя кулаком по коленке.

Глаза у старой сверкнули, губы гузкой собрались, словно увидела она неведомого врага, что привел к трагедии.

– Ты рассказывай, – напомнила «Анна», – а я глаза закрою и буду слушать.

– Не волнуйся, Анечка, все расскажу, ничего не пропущу. У меня память, знаешь, какая… – тут она осеклась и виновато покаялась. – Тьфу ты, пропасть. Дернуло меня тебе про память сказать.

– Ничего, не сердись на себя. Я не обижаюсь.

– Ну, так слушай.

Рассказывать нянька начала, когда солнце только-только за горизонт заходило, а закончила глубокой ночью. «Анна» уже перестала считать, какие петухи пропели, а старая все тянула свое повествование, как нитку из клубка. Надо отдать должное, нянька не хвасталась, когда говорила про великолепную память. Помнила она все до мельчайших подробностей, не пропустила ни одного мало-мальски значимого события или разговора. «Анне» все было интересно, все было важно.

В тот год холера посетила губернию, и в редкой крестьянской избе не оплакивали покойника. У Олёны Кочиной холера унесла мужа, двух дочерей и новорожденного сыночка. Всего только и было ему шесть недель отроду. От горя женщина хотела в омут броситься, да не успела. От барыни Елизаветы Федоровны приказ пришел, найти в деревне кормилицу. Их Рогозино кормилицами славилось. Молодки здесь были все как на подбор, здоровые, грудастые. Управляющий узнал, что Олёна сыночка потеряла, позвал на смотрины. Она ему понравилась: невысокая, но стройная, крепкая грудь платком перевязанная, лицо приятное, коса толщиной в руку на затылке скручена, кофта и юбка старенькие, но чистые. Синие глаза печалью схвачены, но угрюмости или злобы в лице нет. По всем статьям подошла.

На следующий день Олёна прощалась с родителями, соседями, с могилами мужа и детей. Усадил её управляющий рядом в экипаж, и покатила она в новую жизнь. А было ей в ту пору двадцать три года.

В Щелокове Олёну хорошо приняли, нарядили что невесту. Барыня искренне посочувствовала молодой женщине, которая вмиг потеряла всю семью, утерла ей слезы и велела к доктору идти, который тут же в усадьбе жил. Доктор был старенький, седой, но глаза у него были молодые и рассматривал он ими Олёну очень внимательно.

– Будто кобылу на ярмарке выбирал, – вспоминала нянька, – велел рот открыть, потом грудь ощупал, живот, в голове пошарил. Я стою перед ним голая, вот срам-то, а сама думаю, как бы назад не отправили. Горевала я, конечно, по детушкам своим, да только кормилицей к господам попасть – счастье. Стою перед ним, молюсь Пресвятой Богородице. А он осмотрел меня и доволен остался. Есть будешь, говорит, особо от прислуги. Держи, говорит, себя в чистоте и опрятности. Если занеможешь вдруг, ко мне сразу иди, я тебе помогу. Хороший человек был. Царствие ему небесное, – нянька истово перекрестилась.

Жить определили Олёне в большой светлой комнате. Она такой и в грёзах не видела.

– Богатства такого я и представить не могла. Только шелк да атлас кругом, колыбелька твоя словно для ангела была назначена – вся кружевами уделана, а в изголовье малый колоколец серебряный. Ты им любила играть. Моя кровать рядом была. Я, как увидела, на чем спать-почивать буду, так в слезы. Барская постель, одним словом.

Нянька зачмокала губами, вспоминая свои первые впечатления в усадьбе.

– Наутро узнала, что крестины в тот день. Внучку самой Елизаветы Федоровны крестить будут. Велели и мне в церковь идти. В церкви народу-у-у! Все барыне кланяются, поздравляют. Подошел к ней красивый офицер, руку поцеловал. Я потом узнала, что это сын барыни, Афанасий Петрович. Потом увидела Анастасию Куприяновну. Ох, и красива она была! Ни дать, ни взять – королева!

Новоявленная нянька службу не очень хорошо запомнила, но одно её удивило: поп из купели достал младенца и в руки Елизаветы Федоровны передал, а не родителям. Барыня ребенка в простынку обернула и Олёне в руки подала. Крещение закончилось, гостей в дом позвали на угощение, Афанасий же Петрович с женой красавицей из церкви отправились восвояси. Невесел был Афанасий Петрович, все заметили, но виду не подали.

– С того дня я при тебе была неотлучно.

– И ты не спросила мою бабушку, почему она взяла меня на воспитание?

Нянька замялась.

– Холопское ли это дело спрашивать отчета у хозяина, – старая юлила глазами.

Значит, знает причину, по которой росла Анна в доме бабушки, а не у родителей.

– А дальше что? – поощрила «Анна» рассказчицу.