Билет в синема

Гирш в конце-концов уступил, дал скрепя сердце четвертной под расписку – живем, братва!

– Давайте, что у вас?

Сидевшая за перегородкой очкастая сотрудница отдела рекламы газеты «Крымский вестник» долго читала протянутый им листок (сочинял до полуночи, выписывал и компоновал фразы из рекламных колонок газет).

– Что значит «экзотические танцы»? – подняла она голову от стола. – Поясните, пожалуйста.

– Ну, шимми, там, тустеп. Кекуок.

– Кекуок?

– Кекуок. «Мама трет налиму бок, дети пляшут кекуок», – процитировал он. – Хотите, покажу?

– Благодарю, не надо. С вас три семьдесят за объявление.

«Импресарио и педагог с мировым именем А. Дранков, – читал он похохатывая через неделю в рекламном уголке «Крымского вестника», – объявляет набор в школу бальных, характерных и экзотических танцев. Возможность получить за короткий срок работу в ревю, варьете, и кабаре России и Европы».

– Слушай, это же настоящее жульничество, Абрам! – кричал зять. – Какой импресарио с мировым именем? Какая работа в варьете? Ты в своем уме?

– Да ладно тебе, – отмахивался он. – Я же пишу – «возможность». Никому ничего не обещаю! Кто пошустрее, может, и устроятся. А импресарио – вот, смотри! – махал корочкой диплома. – В типографии заказал, где визитки печатают. Красотища!

Авантюра, на удивление, удалась. Наплыв в открытую им танцевальную школу на втором этаже дома Анненкова был неслыханный, записываться ехали из Евпатории, Бахчисарая, Алупки, Ялты. Он переманил к себе, переговорив наедине в трактире, выпивавшую аккомпаниаторшу Розалинду Юрьевну, подкараулил вечером вышедшего после занятий в пащенковском танцклассе педагога Гурецкого обремененного большой семьей, посулил в случае перехода к нему платить в полтора раза больше.

– Неловко как-то знаете, – растерянно протирал тот стекла пенсне. – Мы ведь с Семеном Игнатьевичем вместе начинали, с нуля можно сказать.

– Задаток хотите? – перебил он его.

– Задаток?

– Задаток, задаток!

Полез в карман, вытащил пятирублевку, помахал в воздухе.

– А червонец не могли бы?

– Червонец не могу.

Через полгода в танцзале его школы с натертым канифолью паркетом и зеркалами по стенам топталось в три смены до сотни учеников. Он съехал со ставшего тесным помещения, взял в аренду просторные апартаменты в доме московского богача Чумакова на Морской, нанял дополнительно двух педагогов и тапера. Денежка капала, он рассчитался с Гиршем, дал ему, в свою очередь, полторы сотни на расширение фотоателье, в котором стал совладельцем. Пошил в модной мастерской m-me Сесилии визитку – черный жакет со скошенными полями, серые брюки в полоску, накупил рубашек с крахмальными воротничками и отдельными манжетами, дюжину пестрых галстуков. Нанял меблированную квартиру в центре города, заимел извозчика, выписал из Феодосии младшего брата и сестру – пусть поживут по-людски, а, там, глядишь, и к делу какому приспособятся.

Успех, какому позавидуешь. Доходное дело, в банке круглый счет. Хорошенькие ученицы вокруг вьются, крылышками машут, ножками сучат: «Ах, Абрам Иосифович, ах, какой вы право!», несколько наиболее сговорчивых успело побывать у него в постели. В амурных отношениях у него правило: никаких обязательств, никаких, там: «мадам, я у ваших ног», «мадемуазель, позвольте предложить вам руку и сердце!» Все без канители: завалил, и – адью! Для самых прилипчивых придумал романтическую историю, в которую сам немедленно поверил: тайно обручен с землячкой, феодосийской красавицей, гречанкой Ауранией Ксенакис, не в силах нарушить клятву.

– Пойми меня правильно, Соня! (Сашенька, Лера, Вероника)

Об этом отрезке его жизни вспоминал впоследствии пасынок старшей сестры, впоследствии сподвижник Александр Лемберг:

«Если в доме, куда он приходил, не было пианино или других музыкальных инструментов, то у него в кармане почти всегда были какие-то дудочки, свистульки, рожки, гребенки, которыми он прекрасно владел и, на худой конец, когда при себе ничего не было, он тут же экспромтом брал стаканы, бутылки, графины, чашки – все, что попадалось под руки, доливал водой, и у него получался музыкальный ансамбль, который в его руках чудесно звучал. Среди молодежи и в обществе пожилых людей его очень любили. Не было в городе свадьбы, именин, дня рождения или же других торжественных вечеров, чтобы его не приглашали; он умел веселить и занимать компании, с ним было легко и просто, его музыкальные способности активизировали участников вечеров независимо от возраста. Он не пил, не курил, но общество девушек его вполне устраивало, их он очень любил, и они ему отвечали взаимностью. В городе все его знали, одевался он по последней моде, лучше всех носил цилиндр, единственный в городе».