Билли Батгейт

Вот почему каждое утро я ездил туда по Уэбстер авеню на трамвае, как на работу, и если мне поручали что-нибудь — сбегать за кофе или подмести пол, я считал день удачным. Мистер Шульц почти всегда отсутствовал, всем, казалось, управлял мистер Берман. Я со временем понял, что окончательное слово было за ним. Мистер Шульц лишь высказал суждение, но нанял меня Аббадабба Берман. И потом, когда он решил объяснить мне подробности числовой игры, я вдруг подумал о нем, как об учителе, и я стал гордо смотреть на себя, как на будущего крупного дельца, сидящего пока на бордюрном камне, это успокаивало и придавало терпения.

В отсутствие мистера Шульца жизнь шла нудно, посыльные с бумажными пакетиками начинали приходить с утра, и к полудню доставка заканчивалась; первый забег дня начинался в час, цифры появлялись на доске через каждые час-полтора; построение магической числовой конструкции завершалось к пяти, а в шесть контора закрывалась, и все расходились по домам. Когда преступление вершится без помех, оно скучно. Очень прибыльно и очень скучно. Мистер Берман обычно уходил последним, он нес кожаный портфель, в котором, как я предполагал, лежала дневная выручка; как только он выходил торопливой походкой из подъезда, рядом с ним останавливался седан, в который он садился и уезжал, чаще всего бросив взгляд на меня, сидящего на противоположной стороне улицы, и понимающе кивнув; до этого момента я не считал день законченным, в то время я следил за самыми малыми знаками и незначительнейшими намеками, его лицо в маленьком треугольнике заднего окна, порой еще и спрятанное за облаком сигаретного дыма, было моим сокровенным уроком на вечер. Мистер Берман являлся полной противоположностью мистеру Шульцу, они составляли два полюса моего мира, и яростная мощь одного противостояла спокойному владению числами другого; они во всем разнились: например, мистер Берман никогда не повышал голос, он цедил слова через тот угол рта, который не был занят неизменной сигаретой, а дым продымил его голос настолько, что он говорил не только хрипло, но и прерывисто, словно пунктиром, и мне приходилось внимательно вслушиваться, чтобы все услышать, поскольку он не только никогда не кричал, но и никогда не повторял однажды сказанного. Все, связанное с ним, имело вид какого-то нездоровья — горб, походка на негнущихся ногах — и предполагало хрупкость, физическую немощь, которые он старался компенсировать аккуратной и тщательно подобранной по цвету одеждой, в то время как мистер Шульц воплощал животное здоровье; он жил в неразберихе настроений и избытке чувств, которые никакая одежда не могла ни оттенить, ни изменить.

Как-то около стола мистера Бермана я нашел на полу несколько необычных карточек; убедившись, что никто меня не видит, я поднял их и засунул в карман. Вечером, возвратившись домой, я рассмотрел их, на каждом из трех листков бумаги был нарисован квадрат, разделенный на шестнадцать частей, в каждой из шестнадцати ячеек всех трех квадратов были написаны числа, присмотревшись к ним, я заметил, что сумма чисел была одной и той же, независимо от того, какая линия складывалась — горизонтальная, вертикальная или диагональная. И все числа в квадратах были разные, мистер Берман нашел наборы неповторяющихся чисел, которые обладали вышеприведенным свойством. На следующий день, улучив время, я понаблюдал за ним и обнаружил: то, что мне казалось работой, было на самом деле праздным времяпровождением, весь день он сидел за столом и делал всевозможные вычисления, но не для работы, как я думал раньше, работа этого не требовала, числа интересовали его сами по себе. Мистер Шульц никогда не бездельничал, насколько я мог судить, он не мог думать ни о чем, кроме дела, а Аббадабба Берман жил и грезил числами и, помимо собственной воли, он был во власти чисел точно так же, как мистер Шульц — во власти своих страстей.

В первую неделю после моего появления в конторе мистер Берман не раз спрашивал, как меня зовут, где я живу, сколько мне лет и тому подобное. Я был готов наврать в каждом случае, но у меня ничего не получалось. Обращаясь ко мне, он называл меня малыш. Однажды он спросил:

— Эй, малыш, сколько месяцев в году?

Я ответил, что двенадцать.

— О'кей, теперь предположим, что каждому месяцу ты присвоил число, январь — первый, и так далее, понял?

Я сказал, что да.

— О'кей, ты не говори мне, когда у тебя день рождения, а возьми порядковый номер месяца и прибавь его к номеру следующего месяца, понял?

Я все сделал, меня потрясало, что он вообще говорит со мной.

— О'кей, теперь умножь сумму на пять, ясно?

Я подумал мгновенье, а потом сказал, что готово.

— О'кей, теперь умножь на десять и прибавь к результату число твоего дня рождения, усек?

Я усек.

— А теперь скажи вслух получившееся число.

Я сказал, у меня получилось девятьсот пятьдесят девять.

— О'кей, — сказал он, — спасибо, ты родился девятого сентября.

Это было, конечно, верно, и я заулыбался от восхищения. Но он продолжал.