Билли Батгейт

Размышления эти немного утешали, зато стали появляться сожаления, зачем меня услали прочь, когда решались такие важные дела? А вдруг мое положение изменилось или, что еще хуже, я его переоценил с самого начала? Возвращаясь по Третьей авеню, я уже снова чувствовал себя так же паршиво, как и раньше, меня снова точило желание быть рядом с мистером Шульцем. Странное это было состояние. Я ведь совершенно позеленел после того убийства в Эмбасси-клубе. Может, не надо было так зеленеть? Может, они подумали, что я не гожусь для таких дел? И я побежал. Я бежал домой в мелькании тени и света. Я бежал по лестнице, перепрыгивая через ступени, а вдруг дома меня ждет вызов?

Но вызова не было. Мать стояла, укладывая волосы. Бросив на меня удивленный взгляд, она не опустила рук и продолжала закалывать косы, держа во рту пару длинных шпилек. Я едва дождался, пока она уйдет на работу. Она все делала с невыносимой медлительностью, казалось, что ее минуты тянутся дольше, чем у других, она двигалась в величавом, собственного изобретения времени. Наконец входная дверь захлопнулась за ней. Я вытащил из-за шкафа купленный недавно подержанный чемодан, который открывался сверху, как большой докторский саквояж, положил туда свой костюм от И. Коэна, новые туфли, рубашку, галстук, очки с обыкновенными стеклами, которые выглядели совсем как у мистера Бермана, немного белья и носки. Туда же я положил зубную щетку и расческу. Книгу я пока не купил, но это можно будет сделать в центре. Чтобы залезть под кровать, где я спрятал пистолет, мне пришлось откатить ужасную материну коляску. Я положил пистолет на самое дно, щелкнул замками, застегнул ремни, поставил чемодан у входной двери, а сам занял наблюдательный пункт у окна рядом с пожарной лестницей. Я не сомневался, что они придут за мной сегодня утром. Для меня это было теперь совершенно необходимо. Никак нельзя, чтобы они не пришли. Зачем бы мистер Берман просил меня купить новую одежду, если они собирались расстаться со мной? А потом, я слишком много знал. Я же смышленый, я понимал, что происходит. И не только, что происходит сейчас, но и что произойдет дальше.

Единственное, что я не знал и не мог представить, — это как они придут за мной, как они узнают, где я сейчас. Тут я увидел патрульную полицейскую машину, которая медленно проехала по улице и остановилась напротив моего дома. Я подумал: «Вот оно, опоздал, попался, они забирают всех, он допрыгался, всех погубил». А когда из машины вышел гнусный полицейский, который нагло осматривал меня несколько дней назад, я понял, что значит столкнуться с законом, с полицейской формой, испытал ужасное предчувствие, будто меня лишают будущего. Каким бы опытным, хитрым и проворным ты ни был, но когда тебя объял ужас надвигающейся катастрофы, ты становишься таким же беспомощным и безвольным, как животное, попавшее в сноп света автомобильных фар. Я не знал, что делать. Полицейский скрылся в подъезде и начал подниматься по темной лестнице, я слышал его шаги; выглянув на улицу, я увидел, что другой полицейский тоже вышел из машины и, скрестив руки на груди, оперся о дверцу с водительской стороны как раз под пожарной лестницей. Бежать некуда. Я стоял у входной двери и прислушивался к шагам на лестнице. Потом различил даже дыхание полицейского. О Боже! Затем он стал стучать кулаком в мою дверь, сволочь. Я открыл дверь, большой толстый полицейский стоял в темноте, закрывая собой почти весь дверной проем, и вытирал носовым платком свои седые волосы, а потом и внутреннюю поверхность околышка фуражки.

— Ладно, сопляк, — сказал он, весь какой-то унылый и неловкий, они всегда такие, когда понавешают на себя под китель все полицейские причиндалы: и пистолет, и дубинку, и книжку квитанций, и патроны, — не спрашивай зачем, но ты мне нужен. Пошли.