Биоэтика

Вся совокупность этих проблем, как мы видим, в концентрированном виде обнаруживает себя в биоэтике. Проникновение человека к истокам жизни означает не только изменение положения человека в тварном мире и в космосе (по выражению Макса Шелера), но также и возможное изменение самого его существа. Ибо «проблемы», касающиеся аборта, эвтаназии, евгенизма, генетической манипуляции и т. п., суть проблемы самого человека, который уже приобрел власть их ставить и разрешать. Они суть проблемы власти в метафизическом или, скорее даже, в библейском смысле. «Будете как боги, знающие добро и зло» (Быт 3, 5). Выбор того или иного познания есть выбор предела, за которым кончается власть моего Я с вопрошаниями и проблемами и начинается власть Слова Божьего с Его тайной и неоспоримостью. Как только мы переступаем этот предел, некоторые проблемы становятся ложными для того, кто ищет «жить верою» (см. Рим 1:17). Ибо вера — «от слышания» Слова, внедренного в мою жизнь и, стало быть, и в жизнь всех других, и сама по себе она несет задание защищать жизнь, которую Бог уже благословил начаться, расцвести, увянуть и открыться заново в вечности. Слово «этика» в этом случае должно стать синонимом защиты творения и его шедевра, который есть, по словам блаженного Августина, «слава Божия, живой человек».

Об этом следует поговорить чуть подробнее.

Аборт и случайность нашего Я

В процесс искусственного прерывания беременности вовлекаются, по крайней мере, четыре категории «участников»: окружающая среда, врач (или медицинский персонал), беременная женщина с ее партнером и их плод. Первые три из них вступают в своего рода заговор ради устранения четвертого. Этот заговор–лишь одна клетка той злокачественной опухоли, что пронзила и опутала своими метастазами все современное общество (российское прежде всего). «Опухоль» под названием «аборт» разрастается в идеологию (частью которой может стать и биоэтика), проникающую повсюду обычно в «диффузном» и не слишком аргументированном виде. Фразеология ее вращается вокруг слов о свободном выборе материнства и отсутствии собственно человеческой жизни в первое время после зачатия (хотя почти никто не знает, в какое именно) и т. д. Однако программа этой идеологии не имеет большого значения, решающей становится ее духовно ядовитая функция, состоящая в растворении естественного и спасительного чувства греха или ощущения вины, спонтанно возникающего при убийстве зачатого плода на любой стадии его развития. Эта функция вырабатывает также и соответствующее видение человека, прокладывающее дорогу к оправданию его убийства в первые дни его существования.

Основной тезис этой идеологии (скорее, «антицеркви», с христианской точки зрения) опирается на выхолащивание всякого онтологического значения человеческой жизни и на утверждение радикальной, рациональной случайности всякой человеческой личности.

«Для Парфита [Дерек Парфит — американский биолог. — В.З.], — пишет итальянский генетик Клаудиа Манчина, — не существует онтологического начала жизни ни при рождении, ни при зачатии. Эта установка немедленно ставит вне игры основную католическую аргументацию, заключающуюся в понятии потенциальности. Идея постепенности в моральной оценке аборта связана в рассуждении Парфита с ослаблением понятия Я, которое не является для него обособленным и конкретным существованием (картезианское Я), но совпадает с его действиями». [597] Из этой аргументации, отрицающей сущностное Я (которое автор смешивает с Я картезианским, осознающим себя), то есть фактически сводящее его к умственным операциям, вытекает философская лицензия на массовое уничтожение человеческой материи, возникающей после зачатия. Так называемая «потенциальность» (термин не вполне точный, поскольку он не включает в себя «предопределенность», заложенную в этой потенции) заменяется постепенностью, с которой растет и формируется человек как личность. В этой перспективе он есть не что иное, как продукт своей внутренней эволюции. «Зачатый плод, — продолжает автор, — это еще не Я и не может рассматриваться в таком качестве, он становится Я к концу беременности. Ребенок, зачатый сегодня, — совсем не тот, что мог бы быть зачат через месяц, и потому никто из нас не может считать аборт ни устранением собственного Я, ни Я в целом … Трудность принятия аборта соразмерна трудности принятия случайного характера нашего существования, абсолютной случайности нашего Я» [598].