Биография отца Бешеного

Трудно сказать, что послужило конкретным поводом — то ли праздничное настроение, то ли мои вдохновенные рассказы о генерале Федорове и о будущем сценарии, но наш столик, как, впрочем, и компании за другими столиками, стали петь песни. Нет, не подумайте, что нас подтолкнул к этому алкоголь: мы с Олегом вообще не заказывали спиртного, а у девушек на четверых была лишь одна бутылка шампанского, из которой они нам плеснули для тоста по глотку.

А пели мы патриотические песни: и о Красной Армии, и «Каховку», и даже «Вставай, проклятьем заклейменный…». У нас был какой-то душевный подъем и удивительное настроение… И вдруг за соседним столиком, где сидели те четверо парней, которым было лет по двадцать пять, раздался отборнейший мат, причем направленный в нашу сторону.

Мне бы задать себе несколько простых вопросов: «Почему именно в сторону нашего столика направлена эта злость? Если им не понравились наши песни, то и за другими столиками тоже пели и репертуар не очень отличался от нашего? Почему эта компания в праздничный вечер все время сидит тихо, изредка поглядывая в нашу сторону, ничего не ест и только лишь накачивается вином? И где я видел одного из них?»

(Потом вспомнил: этот парень присутствовал при обыске в Ленинграде, но было поздно…) Но… этих вопросов я себе не задал. Более того, я и представить не мог, что произойдет далее, и даже не снял дымчатые итальянские очки. Я встал, подошел к ним и, находясь в совершеннейшем благодушии, сказал:

— Ребята, праздник Победы, девушки вокруг, все веселятся, а вы матом…

Не успел я договорить, как тот, что сидел ближе ко мне, встал, как мне показалось, с намерением извиниться, но неожиданно хрястнул меня бутылкой в лицо. Очки разлетелись на кусочки, и все мое лицо залила кровь. Каким-то чудом (везет им!) глаза мои остались целыми. Что делать? Защищаться! Поскольку мой обидчик, заметив, что я устоял на ногах, вновь замахнулся бутылкой. Я саданул его в подбородок, и того отбросило на их столик.

Почему-то я был уверен, что с тыла мне ничего не угрожает: там был мой приятель — Олег. Какой я был наивный! Олег и попытки не сделал, чтобы оказаться рядом, чем воспользовались соратники ударившего меня. Один-таки разбил о мою голову бутылку, а двое других стали молотить в четыре кулака. Мне удалось сбить одного из них с ног, каким-то чудом вырваться из этой молотилки и побежать к лестнице, ведущей на первый этаж. Меня подташнивало, и голова кружилась. По дороге я встретил милиционера, которому крикнул:

— Мне разбили голову… Они на втором этаже… Арестуйте их! — и потерял сознание.

Я очнулся в отделении милиции. Огляделся: за столом сидел и тот, что разбил мне очки, и один из его приятелей. Они что-то писали.

— Очнулись? — участливо спросил дежурный майор. — Можете писать?

— Нет, мне плохо… — с трудом шевеля языком, ответил я и спросил: — А где мой приятель, Чулков Олег, где свидетели?

— Наверное, еще не добрались… — Майор почему-то смутился и торопливо добавил: — Лейтенант, который вас привез, просил свидетелей прийти самостоятельно.

— Самостоятельно? — воскликнул я и ойкнул от боли.

— Сейчас вас заберет «скорая»: я вызвал…

Машина действительно пришла, и меня отвезли в больницу, где оказали первую помощь и продержали дня три. Меня навещал дознаватель, который задавал мне кучу вопросов и все подробно и тщательно фиксировал в протоколах, давая мне расписываться. Дознаватель заверил меня, что мои обидчики будут наказаны по статье о злостном хулиганстве.

Прошла пара недель, и вдруг ко мне на служебную площадь, выделенную жэк-7, заявляются трое сотрудников милиции и предъявляют обвинение по статье «хулиганство», ст. 206 УК РСФСР, часть первая (до года лишения свободы), после чего арестовывают.

Вскоре я оказываюсь в Бутырке. Стоял май семьдесят пятого года.

Мои первые впечатления о тюрьме довольно четко выражены в стихотворении:

ТЕРПЕНИЮ ПРЕДЕЛ Ох, лампы, эти тусклые лампы!

Не сомкнуть на минуту глаз…

На подмостки бездушной рампы Меня бросил судьбы Указ!..

И по камере, словно звери в клетке, Шагом топчутся вдоль и вширь…

Волчьи взгляды, зрачки-иголки:

Сумасбродный, бездушный мир…

Как охота завыть по-волчьи, Перегрызть свои вены вдрызг, Чтобы теплой июньской ночью Хлынул ливень кровавых брызг!

Как охота мне, как охота, Ощутить автомата дрожь, Захлебнуться смертной икотой, Поломаться, как в поле рожь!

Я хотел, чтоб отравленной кровью Прохрипело бы горло: «Прощай!»

Над моею несчастной любовью Ты не смейся, веселый май!..

По сравнению с тем, что сейчас творится в московских тюрьмах, тогдашнее содержание и обращение можно считать вполне удовлетворительным. В этой книге воспоминаний мне не хотелось бы подробно останавливаться на описании того, что мне пришлось испытать в тюрьме и лагерях, — я уверен, что когда-нибудь напишу об этом отдельную книгу и, может быть, назову ее: «Мои тюремные университеты». Однако иногда мне удавалось в тюрьме и пошутить.

ОДА ТЮРЬМЕ Тюрьма для меня — что изгнанье из ада:

Не скажешь — прямехонько в рай!

Зато я не буду на улице падать И не попаду под трамвай!