Биография отца Бешеного

Как вы поняли, отношение отца ко мне было непростым. Маме приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы купить мне обнову или послать тайком сэкономленную десятку в Москву, но стоило отцу в чем-то ее обвинить, а я оказывался свидетелем ее правоты, то она, как самый последний аргумент, бросала ему:

— Спроси у Вити!

И если я подтверждал ее слова, все споры мгновенно прекращались. Отец твердо знал: Виктор никогда не поддержит ложь, всегда скажет правду…

Шестнадцатого мая тысяча девятьсот пятьдесят первого года родился мой сводный брат Саша, а мне уже исполнилось пять лет, и вскоре мы стали собираться назад в Омск. Перед отъездом я отдал все свои «сокровища» моему другу Сережке, и мы с ним поклялись в верности на всю жизнь.

Интересно, где ты, Сергей? Может, откликнешься? Я намеренно не назвал твою фамилию, чтобы не объявились «дети лейтенанта Шмидта»… Таковых прошу не беспокоиться…

Глава 2. ОТРОЧЕСТВО

Детство моего сводного брата Саши было более благополучным, чем мое. Во всяком случае, он никогда не испытывал то постоянное, ноющее чувство голода, когда в рот хотелось сунуть любую зелень, растущую из земли, чтобы хоть чем-то набить желудок. Саньке, конечно, было известно чувство голода, но в этом виноват был он сам, а не объективные обстоятельства: заигрался и не пришел вовремя домой или же был наказан за какую-то провинность, обиделся и сам отказался есть.

…Вспоминается одна комическая история: Саньке чуть более трех лет, и мы куда-то едем на поезде. Он сидит у окошка и наблюдает за мелькающим пейзажем. И, увидев пасущихся на лугу свиней, Санька на полном серьезе восклицает:

— А вон коровки побежали…

Случай смешной, но если подойти к нему диалектрически, то можно установить отличие «поколения» моего младшего брата от нашего: мы были более «приземленными», имели больше информации об окружающем нас мире, несмотря на то, что были-то мы старше всего лишь на пять-шесть лет. И это вполне закономерно: каждому поколению — свое. Мой девятилетний сын Сергей так «рубит» на компьютере, что я от него отстал, кажется, «на всю жизнь»…

Прежде чем осесть в Омске, я был отправлен, как мне тогда было сказано, к родственникам в Ригу. Это облегчило отцу с матерью устройство на новом месте: им хватало хлопот с грудным Санькой.

Жизнь в Риге ничем особенным не отложилась в моем детском сознании. Было общее ощущение тепла, заботы, а главное, сытости, которой я до той поры не знал, да и после Риги надолго утратил.

Из реальных ощущений более всего запомнились добрые и нежные руки «бабушки Лаймы» — именно так я называл ту, которая со мною нянчилась. Запомнилось и то, что она меня называла: Витасик. Я и не подозревал тогда, что это и была моя вторая родная бабушка по линии отца. Но известно об этом мне стало слишком поздно: когда она отошла в мир иной.

Мир ее праху! Замечательная была женщина…

Потом мне удалось повидаться с ней, когда я уже учился в школе рабочей молодежи, и было мне тогда лет пятнадцать. К тому времени бабушка Лайма совсем постарела, и ее голова покрылась сединой. Но главное сохранилось! Сохранились доброта ее рук, нежность по отношению ко мне, заботливое участие. Иногда она говорила, что я ее самый любимый внук. Она продолжала называть меня Витасиком, но нередко, когда я чем-нибудь особенно радовал ее, называла меня странным прибалтийским именем Виталас.

Не сомневаясь, что бабушка заговаривается, и не желая ее огорчать, я никогда не пытался разубеждать старую женщину, не подозревая, как много упускаю. Тем не менее я сохранил некоторые «безделушки», подаренные ею. Причем мысль о подарке мне возникала у бабушки Лаймы совершенно неожиданно, словно она что-то вдруг вспоминала, внимательно смотрела в мои глаза, потом с нежностью прижимала мою голову к своей груди, проводила по моим волосам своей старческой, в морщинах рукой и с видом заговорщицы шептала мне на ухо:

— Сейчас я идти в мой комната, а ты приходить после пять минут! Ты все понять, Витасик?

— Да, бабушка, я все понял, — принимая игру, подмигивал и я с видом заговорщика. — Через пять минут я приду к тебе…

Когда я входил, бабушка Лайма царственно восседала в своем огромном старинном кресле и величественной осанкой напоминала настоящую королеву. Повелительным жестом она указывала на маленький пуховичок у своих ног:

— Прошу садиться, Витасик, кровинушка моя!

«Кровинушка» было единственным словом, которое она произносила без всякого акцента.

Потом она вновь с каким-то особым значением смотрела мне в глаза, доставала из кармана своего атласного халата какую-нибудь вещицу, например часы, и говорила:

— Эта «безделучка», — нет я не описался: это бабушкино произношение, как и дальнейшее название часов, — эта «безделучка», швейцарский хронограф с женской парой, принадлежать мой сын, и теперь я хотеть ты иметь их у себя… Зигард быть очень счастлив за это… (Бабушка назвала другое имя, но со временем оно стерлось из моей памяти, а потому пусть он и будет Зигардом.)

— Зигард это был ваш сын? — догадливо спрашивал я.