Биография отца Бешеного

Что же делать? О чем писать? И как писать? Трудно сказать, сколько бы я еще пребывал в неуверенной растерянности, но однажды мы вновь встретились с Писателем за "рюмкой чая" и он, после возлияния, неожиданно спросил:

- Ну что, Виктор, начал писать?

- Начал? Да ты что, я ж только что закончил свою одиннадцатую книгу, дай немного отдохнуть от Бешеного, - устало воскликнул я.

- При чем здесь Бешеный, хотя я с огромным удовольствием читаю его истории, я имею в виду книгу о тебе самом.

Тут я откровенно и вывалил на него целый самосвал своих сомнений: в том, что вряд ли людям будет интересно читать о моей жизни, и в том, что никогда не вел дневников, а память моя не столь совершенна, чтобы вспомнить все даты, имена, точные названия мест, то есть именно то, к чему я столь скрупулезно отношусь в своих романах, а кроме того, я вообще не имею понятия, о чем писать.

Слушая мои доводы, Писатель взорвался:

- Что за детский лепет? Тебе Бог дал талант, и грех не воспользоваться этим даром. Ты много видел и знаешь, умеешь увлекательно выстроить повествование, у тебя легкое перо, и потому лично я с большим удовольствием читаю твои книги.

- Да, но... - робко попытался возразить я, но он словно не слышал меня и все больше входил в раж:

- Перестань талдычить о том, что не знаешь, о чем писать! Да если бы ты написал только то, о чем рассказывал на наших вечеринках, то и этого бы хватило на целую книгу!

- Может, это и интересно для узкой компании, - возразил я, - но для посторонних людей...

- Пойми, читатель, купивший твою книгу и начавший ее читать, уже не сможет остаться к тебе равнодушным, - продолжал настаивать Писатель. - Ты вспомни, чем только тебе не приходилось заниматься в жизни, чего только не пришлось повидать и пережить! После нашего с тобой давнего разговора я сунул нос в тетрадь, где делаю разные заметки для себя, так, на всякий случай, и был поражен тем, что в разное время записывал о тебе.

- О чем ты говоришь? Чему там поражаться? - отмахнулся я и чуть поморщился.

- Ты хочешь конкретики? Изволь! - Писатель нагнулся, достал из своего "дипломата" толстую тетрадь. - Ты хочешь конкретики? Читаю: твой рекорд по юношескому легкоатлетическому многоборью в зональных соревнованиях в Сибири, на Урале и Дальнем Востоке продержался более двенадцати лет. Так?

- И что? - не без удивления бросил я, пытаясь вспомнить: когда успел рассказать об этом.

- Не перебивай! - оборвал он. - А недавно я узнал от твоего тренера...

- Вадима Константиновича?

- Да, я встречался с Дармо по своим делам, но разговор зашел и о тебе. Оказывается, ты был чемпионом Москвы.

- Ну... - Я чуть смутился, словно учитель поймал меня на каком-то вранье.

- Учась в пятом классе, ты сбежал из материнского дома, который находился, если мне не изменяет память, в Омске, и добрался до самой Москвы, а вернулся обратно через шесть дней, причем самостоятельно, несмотря на объявленный всесоюзный розыск. Было?

Я молча кивнул.

- Разве это не интересно? А когда ты, семнадцатилетним парнем, без всякой поддержки, приехал покорять Москву и остался в ней навсегда?

- В Москву многие приезжают и остаются здесь...

- Помолчи, побереги силы, тебе еще много чего сказать придется, а пока слушай дальше. Студентом МГУ ты был приглашен погостить в Восточную Германию, и там нелегально переходил границу, побывал в Западной Германии и вернулся назад в Восточную. Я правильно записал?

И вновь я был вынужден согласиться.

- А на последнем курсе тебя угораздило влюбиться в девушку из другой страны, ради которой ты оставил университет и, не защитив диплома, уехал к ней, прожил около двух лет за границей и приехал обратно в Москву... один, без нее...

- Так получилось...

- Вот-вот! Потом за полгода окончил ВГИК, сдав на "отлично" государственные экзамены. Кстати, ты знаешь, что был первым и последним в Советском Союзе студентом, которому разрешили закончить два факультета одного института? Я специально узнавал об этом в Министерстве высшего образования. Идем далее. - Писатель перевернул еще страницу. - Ты был первым и последним в Советском Союзе режиссером комбинированных съемок, и твоя зарплата на этой должности устанавливалась решением трех министерств... Ты был дважды судим советским судом: один раз загремел на два года, пострадав от предательства друга, второй раз - на шесть лет, рассказав правду об Афганистане и о реальной коррупции и преступности в Советском Союзе в своем первом романе о Савелии.

- Этим романом я предсказал собственную жизнь за колючей проволокой, - с горечью поморщился я. - Кстати, я был первым и последним в Советском Союзе человеком, которого прокурор просил осудить на пять лет, а судья вынес приговор - шесть лет.

- Вот видишь! - уцепился за этот факт моей биографии он. - Но, несмотря ни на какие пытки во время следствия, ты же не отказался от своих убеждений? Разве одно это не интересно твоему читателю? А сколько интересного ты можешь рассказать про жизнь за колючей проволокой! Кстати, я слышал, что ты однажды убил человека и даже не был привлечен даже к суду? Было такое?