Биологический материал

Я поняла по его дыханию, что он борется с рыданиями. Я повернулась лицом к нему и погладила ладонью по шершавой щеке. Юханнес выключил лампу: то ли, чтобы я не видела его плачущим, то ли потому, что пора была спать, — повернулся ко мне, притянул к себе и прижал мою голову к груди. Я обхватила его руками, уткнулась лбом в грудь и закинула ногу ему на бедро, чтобы быть как можно ближе.

Утром мы проснулись в той же позе, словно двое тонущих, вцепившихся друг в друга в последней надежде на спасение — или просто для того, чтобы не умереть в одиночку.

15

Испытания антидепрессанта стали частью моей новой жизни. Три раза в день — утром, в обед и вечером — я ездила в лабораторию № 3, чтобы принять маленькую желтую таблетку. Это нарушило мое привычное расписание. Я не могла спокойно писать по утрам, зная, что между восемью и девятью часами мне придется одеться, спуститься на лифте вниз и проглотить эту чертову таблетку. Я не могла сконцентрироваться, а без этого невозможно было писать. Поэтому вместо того, чтобы сочинять дальше, я сидела и вычитывала старое, вносила исправления, дополняла и переписывала текст.

Еще больше меня раздражало то, что мне не доверяли, что меня принимали за маленького ребенка, способного на обман. Было унизительно стоять с открытым ртом перед медбратом Карлом, наивной сестрой Лиз или перед кем-то еще из медперсонала, как лошади на ярмарке, и под их пристальным взглядом глотать таблетки, чтобы потом услышать: «Молодец, Доррит! Жду тебя с двух до трех».

Мое чувство собственного достоинства съеживалось с каждой такой процедурой все больше и больше.

С другой стороны, у меня теперь было больше времени, чтобы писать или заниматься другими делами, потому что новый эксперимент отнимал всего десять минут три раза в день.

На встречах с Арнольдом я задавала вопрос о чувстве собственного достоинства и говорила, что эти унизительные процедуры не дают мне сконцентрироваться на работе. Я надеялась, что у него найдутся подходящие слова, чтобы помочь мне справиться с этой ситуацией, но их не было. Он только слушал и кивал, делал какие-то пометки у себя в журнале и задавал вопросы. Что-то вроде: «Что ты чувствуешь, когда пишешь?» или «Что ты подразумеваешь под словом „унизительный“?»

Тогда я начала говорить о страхе перед побочными явлениями.

— Ты их уже почувствовала? — спросил Арнольд.

— Нет, но и позитивного эффекта тоже не наблюдается. Напротив, я еще тревожнее, чем раньше. А ведь они должны были начать действовать сразу.

— Но ведь это эксперимент, — возразил Арнольд.

— И что?

Он ничего не ответил. Только сидел в своем кресле напротив меня, закинув ногу на ногу, с умным лицом и изучающе смотрел. Я снова сменила тему и заговорила о Сив, о том, как со мной чуть не случился нервный срыв, когда я узнала то, что уже давно знала.

Это его заинтересовало. Лицо оживилось. Психолог наклонился в кресле, начал спрашивать про Сив, про мою семью и про то, какие у нас были отношения в детстве. Я отвечала механически, излагая свою теорию, почему именно я и Сив из всех остальных братьев и сестер не смогли создать семью и выбрали профессии с нестабильным заработком.

Наверно, мне гораздо больше пользы принес бы разговор о моем повторяющемся сне с Джоком или о наших отношениях с Юханнесом — все это было новым и непонятным для меня, тогда как мое детство и моя семья были делом давно минувших дней. Но я уже не могла поменять тему и ушла из приемной Арнольда с ощущением зря потраченного времени.

16

Однажды после второго приема таблетки я поехала в библиотеку, чтобы сдать книги. За стойкой была Виви. Шелля нигде не было. Выкладывая книги, я спросила в шутку у Виви, не уволили ли его.

Виви серьезно на меня посмотрела.

— Ты не слышала? — спросила он. — Он болен. Тяжелые побочные явления: потерял ориентацию во времени и пространстве, почти ничего не соображает. Не может даже встать с постели.

— Да что ты говоришь! Как давно это началось? Я тоже участвую в этом эксперименте и…

— И волнуешься, не случится ли с тобой то же самое? Не случится.

— Откуда ты…

— Если у тебя нет побочных явлений, значит, тебе дают плацебо. Не спрашивай, откуда я это знаю, потому что я не знаю. Но все указывает именно на это. Часть испытуемых сразу изменились: они то веселились как полоумные, то рыдали так, что их невозможно было унять. В первые дни Шелля как будто подменили. Я помогала разбирать старые газеты и сортировать новые фильмы. Он был в прекрасном настроении, шутил, смеялся, потом внезапно стал уставать и потерял интерес к работе. Потом стало еще хуже: он стал плохо видеть, не мог рассчитать расстояния, и все время натыкался на мебель, падал, переворачивал шкафы. И при этом все забывал. В конце концов, он перестал ходить на работу. И Шелль не единственный. Тот мужчина, такой грустный, который сидел напротив нас на празднике, он в точно таком же состоянии — не может подняться с постели.

— Эрик! — воскликнула я. — Ты об Эрике!

Сердце сжалось от резкой боли, я схватилась за стойку, чтобы не упасть.

— Откуда ты это знаешь? — спросила я.