Биологический материал

Виви с улыбкой ответила, что, работая библиотекарем, можно много чего услышать. Она рассказала еще о паре участников эксперимента, но я уже не слушала. Все мои мысли были об Эрике. Я думала о том, каким несчастным он был после смерти Вани. Как нужна была бы она ему сейчас, как нужны были бы ему человеческая любовь и забота.

Я собрала группу друзей: Эльса, Лена, Юханнес и Педер, — и мы пошли навестить Эрика. Это было в девять вечера. Я уже успела сходить в спортзал, поужинать и принять последнюю на сегодня желтую таблетку.

Эрику было еще хуже, чем я думала. Он нас не узнал. И не только потому, что у него были проблемы со зрением и его трясло, но и потому, что у него, по всей видимости, было не все в порядке с головой. Он ничего не помнил. Он просто не помнил, кто мы такие. Даже Педера он не узнал.

— Ааа… — промычал Эрик и расплылся в улыбке, когда мы вошли в его спальню, предварительно поговорив с координатором в очках в большой черной оправе, который выполнял роль сиделки.

Его широченная улыбка говорила о том, что впервые за долгое время он был рад. Но Педера он называл дядей Юнасом, Юханесса — папой, Эльсу — мамочкой, а меня почему-то — фрекен Снорк или мадемуазель. Лене он вообще ничего не сказал, но весь покраснел и застенчиво отводил взгляд каждый раз, когда она с ним заговаривала.

Мы вышли от него в мрачном настроении. Юханнес, выбрав момент, когда никто нас не слышал, прошептал:

— Это вопрос нескольких дней.

Я посмотрела на него, но ничего не ответила. Вместо этого я подошла к медбрату, который уставился в телевизор, и спросила его:

— Насколько это серьезно?

— О чем вы?

Я присела на диван рядом с ним:

— Эрик станет снова нормальным?

Медбрат с фамилией Поттер на табличке странно посмотрел на меня — одновременно сочувственно и отстраненно.

— Никто не знает наверняка. Но мне кажется, что нет.

И после паузы он добавил очень тихо:

— Я видел рентгеновские снимки.

Он наклонился вперед, прокашлялся и очень быстро и тихо проговорил — я едва успела расслышать:

— Абнормальная атрофия. — Снова сделал вид, что закашлялся, и добавил: — Мозг словно съежился внутри.

Я знала, что такое абнормальная атрофия мозга: мозг все уменьшается и уменьшается внутри черепа, пока от него ничего не останется. Это характерно для болезни Альцгеймера и ничем не лечится. Я видела множество пациентов с такой болезнью, когда подрабатывала в больнице.

Поттер положил руку мне на плечо и уже обычным тоном сказал:

— Вам не стоит волноваться. За ним хорошо ухаживают. И сами видите — ему весело.

Я кивнула, хотя прекрасно знала, что пациенты с болезнью Альцгеймера чаще бывают несчастными, чем счастливыми. Словно прочитав мои мысли, Поттер добавил:

— Он все время рад. Поразительно.

Мне показалось, что он просто хочет утешить меня.

— Они прекратили эксперимент? — спросила я.

— Нет, эксперимент продолжается.

— И что, Эрик тоже продолжает принимать по три таблетки в день?

— Конечно, я же сказал, что эксперимент продолжается.

Поттер улыбнулся, но как-то отстраненно, и я поняла, что пора уходить. Я поднялась, попросила как следует заботиться об Эрике и вышла в гостиную, где меня ждали остальные.

— Что тебе сказали? — спросил бледный как мел Педер.

— Он ничего не знает, — солгала я, зная, что мне нельзя выдавать медбрата, который сильно рисковал, рассказав мне правду, и добавила: — Но его состояние внушает мне опасение.

Вернувшись домой вместе с Юханнесом, я притянула его к себе и начала целовать и ласкать. Пока он нарочито громко стонал, я прошептала ему на ухо все, что мне удалось узнать.

17

Эрика, Шелля и еще тринадцать участников эксперимента сдали на органы. Это была официальная информация, неофициальная же — та, что шепталась, кашлялась, распространялась в виде шифровок и туманных сообщений, — была настолько сумбурной, что трудно было распознать, где правда, а где вымысел. Из всей этой каши можно было выудить только следующее: при изготовлении препарата была допущена ошибка, и вместо одной составляющей была добавлена другая, обычно использующаяся при изготовлении химического оружия. Обнаружив это, руководство фармацевтической компании немедленно уведомило Резервный банк, чье руководство в свою очередь приняло решение сдать на органы всех пятнадцать пострадавших участников эксперимента, так как процессы, прошедшие с их мозгом, были необратимыми. Они сработали быстро и эффективно: спасли то, что можно было еще спасти в телах пострадавших, и предотвратили панику в коллективе.

История умалчивала о том, откуда они вдруг взяли столько нуждающихся в пересадке органов, чтобы такое щедрое предложение могло удовлетворить спрос, но я знала, что многие ткани и органы можно заморозить и пересадить, когда возникнет такая потребность. К тому же мертвые тела тоже требуются для проведения разных исследований и экспериментов. По крайней мере, я надеюсь, что Эрик и другие умерли не напрасно.