Бирюзовая маска

Может быть, уже давно никто так не разговаривал с Хуаном Кордова. Я увидела, как его лицо побагровело от гнева, как его руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки. Он взорвался.

— Ты сделаешь так, как я скажу, или можешь упаковывать чемоданы и убираться! Я не потерплю! Твоя мать нас всех предала! Твой отец был дураком — упрямым и безрассудным. Я не забыл то, что он сказал мне перед отъездом, и я не потерплю неповиновения со стороны его дочери! Ты не пойдешь по пути Доротеи. А если ты именно это и собираешься делать — тогда можешь уезжать сразу же.

Я оттолкнула стул и встала. Я дрожала, мои мускулы напряглись, и я тоже выплеснула свой гнев.

— Тогда я пойду паковать чемоданы. Единственная причина, почему я сюда приехала, — любовь к моей матери. Даже не зная ее, я ее люблю. Если с ней обошлись несправедливо, я хочу это исправить. И я не буду слушать, что вы говорите о моем отце. Как такой, как вы, может знать его ум и его сердце? Он был настолько выше любого из Кордова, что… что… — Я остановилась, не в силах продолжать от возмущения, у меня в глазах стояли слезы. Я пошла к двери и так сильно оттолкнула стул, что он с грохотом упал на пол. Я не обратила внимания. Все было кончено между мной и этим ужасным человеком.

Не успела я дойти до двери, как вдруг меня остановил его звонкий смех. Хуан Кордова смеялся. Еще больше рассердившись, я повернулась и уставилась на него.

— Подожди, — сказал он. — Вернись, Аманда. Я доволен тобой. Ты мне подходишь лучше всех остальных. В тебе виден дух Кордова. Ты молода, у тебя дикий, сильный характер. Ты — часть меня и своей матери. Иди сюда, садись, и мы поговорим спокойно.

Его неожиданная мягкость меня насторожила. Ему нельзя было полностью доверять. Однако тон его меня гипнотизировал. С все еще трясущимися руками я подняла стул и села. Я не собиралась его так легко прощать, и я не собиралась доверять ему, но что-то во мне не хотело, чтобы я уезжала.

— Я жду, — сказала я и с неудовольствием заметила, что мой голос дрожит.

Он поднялся и наклонился ко мне через стол. Своими длинными пальцами он дотронулся до моих волос, уложенных на затылке, легко провел по моему лицу, как будто художник по дереву, он больше доверял рукам, чем глазам, дошел до подбородка и поднял его кверху. Я застыла, мне было неприятно его касание, оно казалось мне больше собственническим, чем любящим.

— Я помню маленькую Аманду, — сказал он. — Я помню, как я держал ее в своих руках. Я помню, как я читал ей «Дон-Кихота», когда она сидела у меня на коленях.

Он пытался меня соблазнить.

— «Дон-Кихота», когда мне еще не было пяти? — спросила я.

— Ну конечно же. Для ребенка суть не в значении слов. Ему интересно быть со взрослым и слушать музыку его голоса и слов.

Я не двигалась, и он почувствовал мою настороженность, убрал свою руку и сел. Он не обиделся, но был все еще удивлен и, очевидно, доволен тем, что так сильно меня расстроил. Он был ужасный старик — злой и очень опасный.

— Теперь мы поговорим, — сказал он. — Все, что я сказал тебе, нужно сделать, но ты права. Нельзя настраивать против себя семью. Я сам отдам эти распоряжения. Остальные привыкли к моему своеволию, в отличие от тебя, и они не могут убежать от меня — как ты. Поэтому я делаю с ними, что хочу. По крайней мере, ты мне подходишь. Я чувствую себя сейчас живее, чем за много последних месяцев. Теперь ты можешь идти. А завтра мы начнем.

— Я не уверена, что я этого хочу, — сказала я. — Что вы хотите от меня?

— Это зависит от того, что ты можешь дать. Однако будет лучше, если ты не будешь разжигать потухший огонь, бередить старые раны. Все, что можно было сделать, когда умерла твоя мать, было сделано в свое время. Пусть так и будет, Аманда, и не беспокой себя разговорами с Полом Стюартом. А теперь, покойной ночи.

— Покойной ночи, — сказала я. Но я не пообещала ему, что оставлю в покое все, что касается смерти моей матери. Мне еще далеко не все было ясно.

Я вышла через дверь на площадку. Внизу в гостиной сидела одна Элеанора. В руках она держала книгу, но было непохоже, чтобы она ее читала. Она внимательно посмотрела на меня.

— Вы кричали, — сказала она. — Наверное, ты очень рассердила Хуана.

— Это он меня рассердил, — резко ответила я. — Пойду спать. Я очень устала — после прекрасного приема, который устроили мне Кордова.

— Конечно, — согласилась она спокойно и легким движением встала с кресла. — Я пойду с тобой и посмотрю, все ли в порядке у тебя в комнате.

Мне совсем не хотелось находиться в ее обществе, но я не знала, как от нее отвязаться. Она пошла за мной по ступенькам вверх и подождала, пока я открою дверь.

Кто-то включил лампу на ночном столике, и лохматый белый коврик на полу у кровати отсвечивал желтизной. В центре ковра лежал какой-то инородный предмет. Я наклонилась и подняла его.