Бирюзовая зима

Я много общалась не только с отцом. С матерью я тоже проводила немало времени. Я вдруг поняла после аварии, что в последние годы слишком много значения придавала тому, чем мы различаемся, и как-то упускала из виду то, что нас объединяет. Повторять эту ошибку я не хотела. Моя мать – человек очень деятельный. Если где-то затевается благотворительное мероприятие, она непременно явится туда в первых рядах. Делать крупные пожертвования она не может – мои родители небогаты. Но она любит повторять: каждый, у кого есть две здоровые руки и твердая воля, может сделать очень много, если захочет.

Раньше она и политикой занималась, но после нескольких споров с бургомистром – в последний раз она сцепилась с ним на публичном мероприятии, на глазах у множества людей, – из партии ее выгнали. Она сильно переживала по этому поводу. По сей день этой темы при ней лучше не касаться.

Мне нравились ее боевитость, ее великодушие и безудержная потребность всем помогать. А уж когда приближались рождественские праздники, она и вовсе работала не покладая рук. Казалось, в это время ее стремление творить добро возрастает вдвое.

Мы целыми днями пекли всевозможные пироги, а потом продавали их на благотворительных спектаклях, которые устраивались в старой нойштадтской начальной школе. Вся выручка шла фонду, который исполнял последние желания детей, больных раком. В пользу этого фонда мама обычно устраивала как минимум два-три мероприятия в год.

Но этого ей было мало. Продав последний кусок пирога, она садилась в машину и объезжала все фабрики игрушек в радиусе двухсот километров. Директора одной из фабрик ей удалось уговорить, и он пожертвовал ей двадцать доверху набитых коробок. Как только мама узнала об этом, она позвонила отцу и потребовала, чтобы он немедленно приехал с прицепом на фабрику.

Целых два дня ушло на то, чтобы обернуть каждую игрушку подарочной бумагой. Мои пальцы выглядели так, словно полчаса назад я обменялась рукопожатием с Эдвардом Руки-Ножницы. Наконец пришла пора везти подарки в детский дом, расположенный в соседней деревушке. Там мою маму прекрасно знали и с радостью приняли ее.

Покончив с этим делом, мы снова принялись за выпечку. Пекли неделю, включая вчерашний день. Лишь сегодня утром мы отвезли последнюю партию рождественского печенья в нойштадтский дом престарелых, где раздали плоды наших трудов, упакованные в красивые обертки.

Погрузившись в благотворительные хлопоты, я не только отвлеклась от собственных проблем, но и получила возможность увидеть, что бывают проблемы и похуже моих. Надо радоваться, что и мои родители, и мои друзья, и я – все здоровы. Я не имею права безостановочно жалеть себя. Мои беды не идут ни в какое сравнение с теми, которые приходится претерпевать многим другим.

В связи с темой «Семья и друзья» нельзя было не вспомнить Алену и Инго. Я надеялась, что смогу регулярно навещать их, когда буду в Нойштадте. Однако они, к сожалению, за два дня до моего приезда уехали в Италию, в Тоскану. Там проживало семейство, с которым они дружили не один десяток лет и у которого каждую зиму подолгу гостили.

Но сегодня, на Рождество, я наконец-то их увижу. И до моего отъезда останется еще несколько дней, которые мы сможем провести вместе.

* * *

Подогнув колени, я сидела на подоконнике, смотрела через стекло на улицу и вспоминала все, что произошло за последние недели. Из колонок старого музыкального центра тихо играла «Моя личная тюрьма» – песня группы «Крид».

Я смотрела, как за окном кружатся снежинки. Деревья и крыши стали белыми, словно по волшебству. Первый снег в году. Такой чистый, такой невинный, такой мирный. Когда падает первый снег, есть в этом что-то магическое и очищающее. Словно весь мир обернули в вату и ничего плохого больше не произойдет.

Люди восхищались тем, что на улицах стало белым-бело, но для меня на всем лежала бирюзовая тень. Что бы я ни делала, думала я об Элиасе. Где бы я ни находилась, со мной всегда была наша история, наша книга, в которой уже столько глав. Казалось, будто ее долго читали, а потом захлопнули и сунули на полку. В самый разгар действия. На самом чудесном месте.

Вроде бы столько всего переменилось с тех пор, как я здесь была, а присмотришься: все по-прежнему. Мои чувства к нему не остыли, печаль не утихла. Разве что я стала иначе справляться со своим горем.

Неделю назад я внезапно на ровном месте возненавидела Элиаса. Я так злилась, что больше всего на свете хотела поскорее встретить его и обругать самыми грубыми словами, какие только имелись в моем лексиконе. Не раз я даже хваталась за телефон, находила его номер – но так ни разу и не решилась позвонить.

Эта злость, это желание разорвать его на кусочки отодвинули горе на второй план. Я почувствовала себя лучше, жить стало легче. Но, увы, злость скоро выдохлась, и я вновь потонула в своих страданиях, хотя меньше всего этого желала.