Бирюзовые серьги богини

Сима так увлеклась, так погрузилась в мир загадочных знаков, что совершенно забыла о себе и только сейчас почувствовала, что голодна.

— Пора! Идемте, дядя Боря сегодня обещался национальное казахское блюдо нам приготовить — бешбармак!

— А! Он мастер, вы не смотрите, что русский, он хорошо знает местные обычаи и кухню. Мы с ним уже столько лет колесим по степи вместе.

Сима вылезла из ямы, потянулась, с удовольствием прочувствовав свое тело, задержала взгляд на небе. Оно сияло первозданной чистотой, но совсем недалеко кругами летала стая воронов.

— Смотрите, Хакан Ногербекович, вроде вороны…

Археолог стряхнул землю с колен, поднял свои инструменты и посмотрел на небо.

— Вороны. Падаль нашли, вот и кружат.

«Не к добру это, — подумала Сима, — тревожно как-то», — но отвлеклась на друзей, уже собравшихся за столом, на который дядя Боря поставил блюдо с дымящимися кусочками мяса, обложенными вареными квадратиками теста.

Глава 4. Завещание матери

Аязгул возвращался в яйлак после удачной охоты: крупная козочка, убитая им утром, лежала, крепко привязанная к крупу коня.

Над головой раздалось карканье.

«Не к добру! — подумал Аязгул, провожая взглядом стаю воронов. — Что-то случилось в степи…»

Он пришпорил коня и, обогнув холм, выскочил к Желтой реке. Спящий Батыр на другом берегу встретил его безразличным взглядом. Аязгул спрыгнул с коня и, повел, взяв в поводу. Но Белолобый встал на дыбы, отфыркиваясь, и кося бешеным глазом. Охотник усмирил коня и пригляделся. Трава вытоптана, бурое пятно, похожее на кровь… Так и есть! И там, и здесь… Барана резали? А почему не у Батыр-камня? И не одного… Битва? Но кто? Кто с кем сражался и что случилось?..

Не находя ответов, Аязгул с тревожными мыслями поспешил в родное стойбище. Издали он услышал плач женщин. Зорким глазом приметил воинов, охранявших яйлак. Увидев всадника, те подняли луки, но узнав охотника, опустили их.

— Что случилось? — Аязгул спешился.

— Бурангул убил наших людей. И Таргитая.

— Как убил? За что? Ведь только вчера они породнились… А Тансылу? — холодок прокрался к самому сердцу.

— Она убила мужа. Бурангул отомстил за сына, — воин был краток.

Аязгул передал поводья Белолобого мальчишке, выбежавшему навстречу и, отвечая поклоном головы на скорбные взгляды соплеменников, пошел к центральной части стойбища, где рядком лежали на кошме восемь убитых и среди них Таргитай.

Женщины оплакивали своих мужей, сыновей, братьев, сидя рядом с ними. Аязгул сразу заметил Дойлу у изголовья Таргитая. Ее косы не были уложены на голове как всегда, а рассыпались по плечам. Дойла оделась как все кочевницы, которых объединила скорбь: высокий головной убор, тяжелые бронзовые нагрудники с бирюзой и сердоликами поверх просторного шерстяного платья. Время от времени Дойла отгоняла мух от лица мужа, а потом снова застывала над ним, как каменная, вглядываясь в каждую морщинку на его лице, словно стараясь запомнить.

Таргитая нарядили в самые лучшие доспехи: новую кольчугу, еще не испытавшую на себе ни удара топора, ни острия стрелы; любимый шлем вождя, который сиял золотом в лучах склонившегося к закату солнца; штаны из светлой кожи, заправленные в сапоги. А рука его крепко сжимала на груди обнаженный меч. Погибшие воины— и те, которых привезли люди Бурангула, и те, которые пали в битве у Батыр-камня, — как и при жизни, находились с двух сторон от своего вождя, готовые кинуться на врага в решительный момент со своим оружием: кто с мечом, кто с луком, кто с боевым топором.

Поклонившись павшим, Аязгул отошел к своему шалашу, где сидела мать.

— Сынок, родной, такая у нас беда… — еще не старая женщина с удивительными голубыми глазами, которые сын унаследовал от нее, вытерла слезы.

Аязгул сел рядом с ней. Взял в руки чашу с кумысом, поднесенную ему сестрой. Выпил. Помолчал. Потом спросил:

— А что Тансылу? Говорят, она убила Ульмаса…

— Говорят. Кудайберды слышал, как Бурангул сказал, что она его сына зарезала.

— Зарезала?.. — Аязгул не мог понять, как такое случилось, а потому не поверил. — Не может быть. Она — слабая девчонка. Ульмас — сильный воин. И зачем ей было резать своего мужа?..

— Не знаю, сын. Так люди говорят. Молва по всей степи разошлась. Шаман готовится слушать духов.

В ритуальном балахоне, обвешанный амулетами, с разукрашенным черными полосами лицом, шаман, сидя особняком, покачивался из стороны в сторону, постукивая в бубен. Изредка отрываясь от своего занятия, он прихлебывал напиток, который освобождал разум от восприятия реального мира, открывая путь к духам, волю которых он потом перескажет людям.

— Говорят, нарушен закон. Виновных надо покарать.

— Покарали уже… — брови охотника сомкнулись, глаза сузились. — А Дойла? — Аязгул взглянул на жену вождя.

— Дойла готовится уйти с мужем. Как велит древний закон.

Аязгул вскочил на ноги.

— Как уйти? Те законы уже давно никто не исполняет! А как же Тансылу? Как она оставит Тансылу?