Биробиджан - земля обетованная

Привыкли к взлету
                     третьих этажей,
На тротуар не смотрим,
                     как на диво.
И скептики порастеряли
                     желчь,
А город стал приветливо
                     красивым.
Привыкли к телефонам
                     и к тому,
Что на работу не идем,
                     а едем.
И в скверах «Штерн»,
                     а вовсе не Талмуд
Читают старики.
                     Привыкли к детям,
Что целый день
                     с настырностью грачат
На улицах кричат.
                     Привыкли к свету,
Что вспыхивает в окнах по ночам
И озаряет заревом планету.
К людской толпе
                     у театральных касс,
К домам,
                     встающим из болотной ряски…
Могло ли быть без вас,
            без них,
                     без нас
Такое воплощенье старой сказки?
А город все растет.
                     Еще вчера
Всех жителей я кликал поименно.
И скверы обходил по вечерам,
Чтоб не спугнуть нечаянно влюбленных.
Вчера я знал,
                     кому чем досадить,
И чем могу
                     обрадовать другого…
А нынче столько незнакомых
                     лиц,
Что я уже теряюсь,
                     право слово.
О чем мечтали
                     мы в крутой мороз,
Вбивая в хлябь болота
                     сваи гати,
Сегодня в нашем городе сбылось,
И счастливы с тобою мы, приятель!

5

Улыбку моего отца я вижу
В лучах рассветных
                     над седой Бирой.
И город мой становится
                     мне ближе.
Он как отец мой — добрый и родной.
О, где мне взять
            ту силу
                     и ту ласку,
Ту правду,
                     что улыбкой он дарил.
Кончаются немыслимые сказки
У дорогих и горестных могил.
По улицам,
                     как гулким коридором,
Плывет фрегатом
                     алый этот гроб.
По улицам,
          по улицам,
                     которым
Он отдал все.
                     Остыл высокий лоб.
И я один.
                     И лишь улыбка светит,
Его улыбка светит сквозь года.
Город, просыпаясь на рассвете,
Встречает голубые поезда.
И песня из моей
                     груди наружу,
Как кровь из раны,
                     начинает бить.
И сад отцовский
                     расцветает в стужу,
И клок зари,
                     как знамя новых битв.
Встает рассвет
           над синью
                     дальних сопок,
Колышет горизонт трава лучей.
Как в сине небо
                     серпокрылый сокол
Вдруг грянет песня —
                     лучше и звончей
Той,
         что писал я,
                     что носил —

И я в ответ бросаю: «Хорошо!»
А он встает
                     в неровном свете буден,
Наш новый день,
                     прорвавшийся из тьмы.
Над всем, что было,
                     и над всем, что будет,
Над городом, который строим мы!
Над нашей верой
                     в светлые дороги,
Которым нету края и конца.
Идет рассвет, помедлив
                     на пороге
При входе в город
                     моего отца!

Хм, «город моего отца»… А не отца народов. Понятно, почему и Казакевич в 37-м лишь чудом избежал ареста, срочно перебравшись в Москву.

* * *

О приезде в Биробиджан «величайшего еврейского писателя современности» Давида Бергельсона «Биробиджанская звезда» писала как о выдающемся событии в становлении культуры ЕАО. Это был действительно, не в обиду местным «писательским кадрам», прозаик «нормального», федерального, так сказать, масштаба, и, судя по всему, он серьезно отнесся и к воспеванию Биробиджана, и к работе с молодыми. Сначала он жил в гостинице, затем получил отдельный дом. Однако предвоенные чистки, а может быть, и связанный с ними упадок веры в биробиджанскую грезу вернули его в Москву, так что расстрелян он был только в 1952 году по делу Еврейского антифашистского комитета.