Бирон и Волынский

В обольщении красивым кабинет-министром молодой фрейлины немалою долею входили и политические расчёты. У каждого вожака политической партии в то время имелись собственные свои шайки шпионов. Самый большой контингент их, конечно, находился у самого владетельного герцога курляндского, располагавшего громадными денежными и другими средствами для закупки, но зато лишённого способности делать удачные выборы, затем были достойные и расторопные лазутчики у Остермана, Миниха, цесаревны Елизаветы, владевших тою или иною заманчивой стороною, но у Артемия Петровича не оказывалось ни капитальных средств в деньгах, ни особенно влиятельных связей. Несмотря, однако же, на скудное, бессильное положение своё, Артемий Петрович сравнительно располагал более деятельною партией шпионов в тех востроглазых резвых фрейлинах и комнатных девушках, которые, чтобы угодить очаровательному министру, готовы были на всевозможные хитрости и увёртки. Одна Варвара Дмитриевна могла заменить собою целый легион подкупных шпионов. Зоркие глаза её, не уставая, следили за герцогом, императрицею и за другими нужными людьми, и не могло укрыться ни одного секретного разговора, где бы её маленькое ушко не участвовало в работе. И как счастлива она была, когда её вести интересовали милого, когда он награждал за них огненными поцелуями.

От неё-то и узнал Артемий Петрович о ненадёжном состоянии здоровья императрицы, о чём он передавал секретарю иностранной коллегии, сославшись, будто слышал о том от самого лекаря Фишера. Справедливо, Фишер действительно говорил, но только не ему, а Бирону, что и было подслушано Варварой Дмитриевною.

— Заждалась я тебя, милый, — продолжала между тем девушка, не отнимая рук от шеи дорогого человека и не сводя с него глаз, — как долго!

— Что делать, Варя, люди были близкие мне, нужные, я и так их не удерживал, а отпустил раньше обыкновенного. Да и виделись мы недавно, вчера, у принцессы Анны.

— Да что это за свидание! — надула губки девушка, — слова нельзя перемолвить, взглянуть лишний раз опасно.

Девушка затараторила, так ей хотелось выложить вдруг всё, что было на сердце и что во всё это время делалось во дворце интересного. Быстро сыпались слова с розовых губ, вперемешку с поцелуями, перескакивая с одного предмета на другой. То говорилось о строгой императрице и страшном герцоге, о том, что в последнее время между ними стали часто случаться досадливые речи, как будто ссоры, продолжавшиеся дольше прежних, то слышалось имя Анны Леопольдовны, которую фрейлина искренне любила. Она только на вид такая, а в душе добрая, постоянно возвращалась в рассказах Варвара Дмитриевна к своей принцессе, никому выговора не скажет, да чего не скажет, и сама вовсе не заметит ничего. Весь день только что читает, если бы не ходить к тётке, так и оставалась бы за книжкой неодетою. На вопрос Артемия Петровича: по-прежнему ли тётка Анна Ивановна любит племянницу и не случалось ли между ними чего? — Варвара Дмитриевна сначала сказала, что ничего не заметила, но потом, подумав, добавила:

— Вот только в самое последнее время, как начались размолвки-то с герцогом, тётка стала похолоднее с принцессою. Иной раз, как даёт ей целовать свою руку, заметно, с неудовольствием отвернётся.

— А не знаешь, Варя, отчего? — допытывался Артемий Петрович.

— Не знаю… — протянула девушка, — а сдаётся мне, что задумал что-нибудь герцог: больно он лебезит около принцессы.

— Не хочет ли он сына женить на Анне Леопольдовне?

— Всё это так, верно, мой милый, какой ты умный, а мне бы век не догадаться, пока не услыхать от них самих. Теперь я понимаю, почему герцог, как ни придёт, всё твердит одно, всё нахваливает, что его Петруша, хотя по шестнадцатому году, а мужем может быть настоящим… — лукаво улыбаясь и несколько конфузясь, передавала Варвара Дмитриевна.

— Если это правда, моя дорогая, так сослужи мне большую службу: уговори всеми средствами, сама или через Юлиану, принцессу отказать Петру Бирону.

— Хорошо, дело не трудное; принцесса боится, да и не любит Биронов.

— Ну, а обо мне, Варя, ни герцог, ни государыня ничего не говорили? Никаких разговоров не было?

— При мне ничего не говорили, а Юшкова рассказывала, будто государыня тебя очень хвалила: и умный-то ты какой, и говоришь красно.

— А другие не говорили?

— Другие-то говорили, да об этом не стоит рассказывать… так, гадость какая-то…

— Что говорили?

— Право, милый, не стоит рассказывать… я и забыла…

— Скажи, кто говорил-то?

— Известно, кто у нас шут гороховой? Куракин.

— Нет, ты мне скажи, Варя, всё расскажи. Я это хочу непременно, требую.

— Да зачем тебе знать? Ты такой недотрога, сейчас рассердишься… а Куракину, известно, только бы ругаться.

— Не буду сердиться, Варя, ты только расскажи, мне нужно, — продолжал настаивать Артемий Петрович.