Бирон

— Хотите знать, ваше превосходительство, где мы встречались с вами?

— Жду с нетерпением.

— В римском цирке, на арене. Я тогда был гладиатором, а вы — строгим censor morum,[9] — убежденно воскликнул Джиолотти. — И я кричал Нерону: «Ave, Caesar, morituri te salutant!»[10] И вы вместе с другими бешено аплодировали мне, а, когда меня добивали, вы первые сделали «pollice verso»,^{14} то есть «добей его!». И меня убили. Это была седьмая ступень моего перевоплощения.

Стакан, который держал в руках Бестужев, выскользнул, упал на пол и со звоном разбился.

Резидент откинулся на спинку кресла и широко раскрытыми глазами глядел на «венецейского чародея».

— Что это? Шутка?.. — слетело с его побелевших губ.

— Я не имею привычки шутить, ваше превосходительство! — резко ответил Джиолотти.

— В таком случае вы…

И резкое слово готово уже было слететь с уст «европейского» царедворца тогдашней темной, полуварварской России.

Бирон по-русски умоляюще прошептал Бестужеву:

— Ради Бога, Петр Михайлович, не оскорбляйте его! Вы сами не подозреваете, какая огромная сила находится в этом человеке…

Бестужев опомнился, овладел собою и обратился к итальянцу.

— Все, что вы говорите, право, забавляет меня, — усмехнулся он.

— Случалось ли вам когда-нибудь, ваше превосходительство, — зазвеневшим и вдохновенным голосом начал Джиолотти, — при взгляде на какую-нибудь неизвестную вам местность или на неведомое дотоле лицо содрогнуться всем вашим существом от чувства какой-то таинственности, непонятной тоски? В эту секунду вам с поразительной ясностью представляется, что где-то, когда-то вы уже видели и эту местность, и это лицо. Где и когда — вы не можете вспомнить, но убеждены в этом. Бывали с вами подобные явления?

— Да, — ответил Бестужев.

— А задумывались ли вы когда-нибудь над вопросом, что же это такое?

— Нет.

— Так вот, видите ли, ваше превосходительство, это и есть так называемая вторая память. Она открывает перед нами картины наших перевоплощений, наших прежних жизней. Инстинктивной второй памятью в слабой степени обладают почти все люди, но управлять этою второй памятью — удел исключительных натур, обладающих колоссальной силой.

Тревожное чувство охватило Бестужева. Тоска и страх перед этим диковинным человеком овладели им.

— Вы, как я слышал от господина Бирона, состоите великим магистром ордена «Фиолетового креста»? — спросил резидент.

— Да.

— Что это за орден? Какие цели он преследует? — стал допытываться Бестужев.

— Я вам уже говорил: изучение тайных, оккультных наук, благодаря которым мы можем сделаться совершенными, познать тайну «великого сущего» и лицом к лицу приблизиться к тому, что мы называем «Безначальным и Бесконечным».

— И вы, синьор Джиолотти, можете показать нам, простым смертным, картины прошлого?

— Безусловно. И не только прошлого, но и будущего! — пылко воскликнул великий магистр.

— Я понимаю, что по некоторым следам, которое прошлое накладывает на человека, его, это прошлое, еще возможно отчасти угадать, — задумчиво продолжал Бестужев. — Но будущее? Кто может прозреть его? Разве то, что должно совершиться, уже накладывает свою печать на нас?

Джиолотти встал и выпрямился во весь рост.

И перед ним Бестужев вдруг почувствовал себя крайне слабым, бессильным.

— Да, ваше превосходительство, — ответил итальянец. — Эта печать существует. И называется она «signum», знаком.

И еще долго шла беседа русского вельможи с таинственным чародеем Индии и Венеции.

Остаток ночи Бестужев, возвратившись к себе, провел в каком-то тревожном полузабытьи. Его душил кошмар, тяжелый, безобразный… Несколько раз он, обливаясь холодным потом, вскакивал на постели и дико кричал…

X Бал герцогини. Чудеса великого магистра

Старый Кетлеровский замок заполнялся массой прибывающих гостей. Вся знать, родовитая и служебная курляндская аристократия, спешила на бал к своей «незадачливой» герцогине.

Такого пышного, роскошного праздника еще никогда не устраивала Анна Иоанновна. Море огней, гирлянды цветов, звуки музыки.

— Однако наша светлость раскутилась! — насмешливо прошептал маршал на ухо курляндскому канцлеру. — С чего это она?

— Мм… да… — удивился тот. — Это какая-то новая игра.

— А посмотрите на Бирона, как он горд и величественен. Этот «конюх» весьма снисходительно кивнул нам, нам — главным чинам Курляндии! Экий нахал! Проучить бы его надо.

Кейзерлинг стал нервно и озлобленно поправлять ленту на своем мундире.

А Бирон, камергер двора ее светлости, смотрел действительно и важно и надменно. «Случайный выскочка», но умник большой руки, он ни на секунду не терял веры «в свою великую, счастливую звезду».[11]

Бестужев, обязанный на столь официальном приеме нести свою обер-гофмаршальскую службу, находился в покоях ее высочества-светлости.

— Петр Михайлович, поди-ка сюда! — приоткрыла дверь своего «бодоара» Анна Иоанновна, зовя своего старого, верного друга.

Она была еще в пудермантеле, но уже причесанная.^{15} Около нее суетились младшие фрейлины. Одна держала малиновую бархатную «робу», другая — цветы, третья — веер и драгоценности.