Бироновщина

— А главное, гораздо разсудительнѣе васъ, принцесса: если ужъ государынѣ благоугодно было назначить васъ своей наслѣдницей, такъ вы обязаны безпрекословно повиноваться.

— Я и повинуюсь, выхожу замужъ за этого… Не знаю, какъ и назвать его!

Она залилась опять слезами, и Елисаветѣ Петровнѣ стоило не малаго краснорѣчія, чтобы нѣсколько ее успокоить.

— Любоваться имъ тебѣ не нужно; но другимъ-то своей нелюбви къ нему ты не должна слишкомъ явно показывать. Царствующія особы должны стоять на такой высотѣ надъ толпой, чтобы казались ей всегда высшими существами, неподверженными человѣческимъ слабостямъ.

— Да ты сама-то, тетя Лиза, развѣ держишь себя такъ?

— Я, милочка моя, никогда не буду царствовать… А какой прелестный y тебя "эсклаважъ!" — перемѣнила она тему и стала разглядывать драгоцѣнный подарокъ «римскаго» императора на шеѣ принцессы.

— Подлинно esclavage! — вскричала Анна Леопольдовна, срывая съ себя цѣпь и бросая ее на полъ. — Для того только мнѣ ее и навѣсили, что бы я никогда, никогда не забывала, что стала отнынѣ невольницей!

Лилли подняла цѣпь съ полу и, по молчаливому знаку Юліаны, отнесла на столъ. Во время предшествовавшаго разговора она имѣла полный досугъ разсмотрѣть цесаревну. Юліана не даромъ назвала послѣднюю «обворожительной». Хотя черты лица ея и не принадлежали къ числу такъ-называемыхъ «классическихъ», но овалъ ихъ былъ очень мягокъ и изященъ, а кожа отъ природы такой нѣжности и бѣлизны, что не нуждалась ни въ какой искусственной косметикѣ. Привлекательный обликъ обрамливался спускавшимися на пышныя плечи локонами русыхъ, съ золотистымъ отливомъ, волосъ, съ искрящеюся надъ челомъ брилліантовой діадемой. Но ярче всякихъ брилліантовъ искрились подъ соболиною бровью жгучіе глаза, дарившіе всѣхъ и каждаго, "какъ рублемъ", такою плѣнительною улыбкой, что обаянію ея подпадали одинаково и сильный, и прекрасный полъ.

"Неужели ей уже тридцатый годъ? — думала Лилли, не отрывая восхищеннаго взора отъ царственной красавицы. — Она, право же, свѣжѣе каждой изъ насъ"…

И взоръ дѣвочки, сравнивая, скользнулъ въ сторону юной спутницы цесаревны, на которую до того она почти не обращала вниманія, но на которую теперь невольно также заглядѣлась.

— Что вы такъ смотрите на меня? — съ улыбкой спросила та, подходя къ ней, и взяла ее подъ руку. — Отойдемте-ка подальше.

— Простите, что я такъ смотрѣла… — извинилась Лилли. — Но y васъ такое удивительное, точно фамильное сходство…

— Съ кѣмъ? съ моей кузиной?

— Съ кузиной?

— Ну да, съ цесаревной: вѣдь я же — Аннетъ Скавронская. Отецъ мой, графъ Карлъ Скавронскій, былъ родной братъ императрицы Екатерины Алексѣевны. А вы вѣдь баронесса Лилли Врангель?

— Да… Но отъ кого вы, графиня, могли слышать про меня?

— Какъ не слыхать про такую прелесть! Слухомъ земля полнится, — улыбнулась опять въ отвѣтъ Скавронская. — Нѣтъ, милая Лилли, вы не конфузьтесь; я говорю чистую правду. Мнѣ давно хотѣлось познакомиться съ вами; y меня нѣтъ вѣдь никого для конфиденціи; а васъ всѣ такъ хвалятъ… Хотите, подружимтесь?

— Помилуйте, графиня… Я же только младшая камеръ-юнгфера принцессы…

— Да и я тоже годъ тому назадъ была въ родѣ какъ бы камеръ-юнгферы y моей кузины. Вамъ сколько теперь лѣтъ? Пятнадцать?

— Да, съ половиной.

— Ну, а мнѣ… съ тремя половинками! разсмѣялась Скавронская. — Вы вѣдь атташированы уже къ принцессѣ. Черезъ годъ васъ точно такъ же сдѣлаютъ фрейлиной, да еще чьей? наслѣдницы престола! Ну, что же, хотите имѣть меня подругой?

— Я была бы счастлива, графиня…

— «Графиня»! А мнѣ называть васъ, не правда ли, «баронессой»? Нѣтъ, давайте говорить сейчасъ другъ другу «ты». Хорошо?

— Хорошо. Но по имени какъ мнѣ называть васъ?

— Опять «васъ»! Называй меня просто «Аннетъ», а я тебя буду называть «Лилли». Какое хорошенькое имя! Совсѣмъ по тебѣ: вѣдь ты настоящая полевая лилія, — не то, что твоя гувернерка.

— Какая гувернерка?

— Да Менгденша. Это ужъ не полевой цвѣтокъ, а оранжерейный, махровый, безъ всякаго полевого аромата.

Лилли съ опаской оглянулась на Юліану; но та не желала пропустить ничего изъ бесѣды принцессы съ цесаревной, и ей было не до новыхъ двухъ подругъ.

— Да, всѣ говорятъ, что мы съ кузиной похожи другъ на друга, — продолжала болтать Скавронская. — Но куда ужъ мнѣ противъ нея! Даже когда она серіозна, глаза ея свѣтятся… А если бъ ты видѣла, какъ она танцуетъ! Это — сама Терпсихора. Да вотъ на придворныхъ балахъ ты скоро ужо увидишь.

— Да я еще не придворная дама! — вздохнула Лилли. — Даже на свадьбѣ принцессы мнѣ нельзя быть.

— Это-то правда… Но подъ самый конецъ, въ воскресенье, будетъ большой публичный маскарадъ съ танцами. Въ маскѣ туда тебя, пожалуй, пустятъ; я попрошу за тебя. Это будетъ такое великолѣпіе, что ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ описать, прямая мажесте. Для меня этотъ маскарадъ имѣетъ еще особое значеніе… Вотъ идея-то!

— Какая идея?

Не отвѣчая, Скавронская подвела Лилли къ простѣночному зеркалу.

— Смотри-ка: мы съ тобой вѣдь почти одного роста.

— Да что ты задумала, Аннетъ?

— А вотъ что, слушай. Только, милая, ради Бога, ни слова своей Менгденшѣ!