Бироновщина

Первою страстью Бирона, какъ уже знаютъ читатели, были лошади. Состоя самъ во главѣ конюшеннаго вѣдомства, онъ не жалѣлъ никакихъ средствъ казны для своего вѣдомства, въ которомъ, кромѣ всевозможныхъ штатныхъ должностей, начиная отъ оберъ-шталмейстера и кончая рейтъ-пажами, однихъ мастеровъ и нижнихъ служителей числилось 293 человѣка. Дворецъ умершаго въ 1736 году кабинетъ-министра Ягужинскаго (на Фонтанкѣ, на противъ Лѣтняго сада) былъ отведенъ подъ манежъ для верховой ѣзды; причемъ перестройка его, возложенная на знаменитаго архитектора Растрелли, обошлась немного-немало, въ 100 тысячъ рублей, — для того времени сумма огромная. Къ манежу прилегали обширныя каменныя конюшни, обставленныя такими удобствами и съ такою роскошью, что сложилась даже поговорка:

"Съ лошадьми герцогъ обходится, какъ съ людьми, а съ людьми, какъ съ лошадьми".

Лошади для этихъ конюшенъ выписывались изъ Голштиніи, изъ Англіи и даже изъ Аравіи, и всякое такое обогащеніе конюшенъ составляло при Дворѣ въ нѣкоторомъ родѣ событіе. Сама вѣдь императрица была большая любительница лошадинаго спорта и почасту заѣзжала въ манежъ, гдѣ для нея были устроены еще особые покои, чтобы ей можно было тамъ принимать съ докладами министровъ, а то и иностранныхъ пословъ.

Въ теченіе лѣта 1739 года, особенно знойнаго, Анна Іоанновна, страдая постоянно приливами къ головѣ, значительно рѣже уже заглядывала въ манежъ. Съ сентябрьскими заморозками ей нѣсколько полегчало, и когда тутъ баронъ принесъ ей пріятную вѣсть, что съ Дона пригнана цѣлая партія молодыхъ казачьихъ скакуновъ, государыня не только сама собралась въ манежъ, но пригласила туда, отъ имени герцога, также принцессу и цесаревну. Это былъ, такъ-сказать, мостъ къ окончательному умиротворенію ихъ общаго врага, и обѣ: Анна Леопольдовна и Елисавета Петровна, рѣшились прибыть въ манежъ съ полною свитой. Такъ-то, въ свитѣ принцессы, попала туда и Лилли, а въ свитѣ цесаревны — младшій Шуваловъ въ сопровожденіи своего юнаго слуги, Самсонова.

Отъ Зимняго дворца (куда Высочайшій Дворъ перебрался уже на зимній сезонъ) тронулся длинный поѣздъ каретъ къ бироновскому манежу. Три дня уже моросилъ, не переставая, осенній дождь, и передъ входомъ въ манежъ образовалась цѣлая лужа. Ѣхавшей во главѣ поѣзда царской каретѣ пришлось остановиться посреди этой лужи. Когда тутъ спрыгнувшій съ запятокъ гайдукъ распахнулъ дверцы кареты и спустилъ подножку, — Анна Іоанновна, при видѣ лужи, замедлилась опереться на руку подбѣжавшаго изъ-подъ навѣса генералъ-полицеймейстера Салтыкова. Тогда Салтыковъ, не задумываясь, сорвалъ съ своихъ плечъ епанчу и накрылъ лужу. Благосклонная улыбка была ему наградой. Налегшись теперь всѣмъ своимъ грузнымъ тѣломъ на руку догадливаго начальника полиціи, государыня, по епанчѣ, какъ по ковру, прослѣдовала въ манежъ, y входа въ который была встрѣчена самимъ герцогомъ Бирономъ.

Лилли, сидѣвшая вмѣстѣ съ Юліаной въ одной изъ ближайшихъ каретъ, была свидѣтельницей этой сцены. Но когда и до нихъ дошла очередь выходить изъ своей кареты, генералъ-полицеймейстерская епанча была уже убрана. Высаживалъ ту и другую изъ кареты, правда, придворный лакей; но шаги Юліаны стѣснялъ очень некстати пышный шлейфъ, такъ что она поневолѣ должна была ступить носкомъ въ воду. Лилли же, y которой не было шлейфа, перепорхнула подъ навѣсъ, ни чуть не замочивъ ногъ.

— Что значитъ умѣть скакать безъ сѣдла! — не безъ колкости замѣтила ей Юліана.

Манежъ дѣлалъ честь его строителю или, вѣрнѣе, «приспособителю», Растрелли: несмотря на его обширность, въ немъ было много свѣта отъ высокихъ, восьмиугольныхъ оконъ по обѣимъ продольнымъ стѣнамъ; а громадныя печи изъ заграничныхъ цвѣтныхъ кафлей по четыремъ угламъ поддерживали комнатную температуру даже въ холодное время года. Въ глубинѣ были устроены амфитеатрально сидѣнія для зрителей; а по серединѣ амфитеатра, подъ пунцовымъ балдахиномъ съ золотой бахромой, возвышались тронообразныя кресла.

О намѣреніи императрицы прибыть въ манежъ, очевидно, дошло и до свѣдѣнія всѣхъ трехъ кабинетъ-министровъ: не желая упустить удобнаго случая для доклада неотложныхъ дѣлъ, были налицо съ портфелями подъ мышкой не только Волынскій и князь Черкасскій, но и графъ Остерманъ, который изъ-за застарѣлой мучительной подагры почти никогда не покидалъ дома. На глубокій поклонъ тріумвировъ государыня отвѣтила только мимоходомъ наклоненіемъ головы и затѣмъ не обращала на нихъ уже никакого вниманія.

Все вниманіе свое, точно такъ же, какъ и другіе, прибывшіе вмѣстѣ съ нею и размѣстившіеся на амфитеатрѣ, она отдала небольшой кавалькадѣ донцовъ, выѣхавшей изъ конюшенъ. Въ знакъ привѣта царицѣ, приподнявъ на головѣ шапки и опустивъ долу острія пикъ, тѣ объѣхали сначала шагомъ, но съ независимо-молодцоватымъ видомъ, весь манежъ; затѣмъ пустили своихъ поджарыхъ, но статныхъ коней рысью, послѣ того галопомъ и, наконецъ, во весь опоръ.

Императрица сидѣла неподвижно въ своихъ креслахъ, и никто изъ окружающихъ не осмѣливался еще проявлять свое одобреніе.